Владимир Александрович Иванов приехал в наш город в 1956 году и в течение восьми лет работал в 4 секторе. В результате проблем со здоровьем, которые не в последнюю очередь были вызваны его работой, он был вынужден уйти из ВНИИЭФ и вернуться в свой родной город Ленинград. Работал Владимир Александрович в Ленгипрострое, проектном институте, строившем наш город и другие города атомной отрасли.
Мемуары, предлагаемые вниманию читателей, написаны В.А. Ивановым в 1999 году. Один из экземпляров рукописи был им подарен друзьям в Сарове – Виталию Григорьевичу и Эмилии Арамовне Морозовым. Эмилия Арамовна сохранила рукопись и передала её нам, за что мы ей выражаем большую благодарность.
Умер В.А. Иванов в 2006 году.
Текст мемуаров для удобства онлайн чтения разбит на три части.
На фото: В.А. Иванов и В.Г. Морозов
Арзамас-16
Записки атомщика
- Распределение
Весной 1956 года я кончил учиться в Политехническом институте и получив диплом инженера — электромеханика по специальности ‘»техника высоких напряжений» (ТВН), был направлен по распределению в таинственный п/я № 975 в Москву.
Уезжать из родного города очень не хотелось. Здесь, в Ленинграде, я родился, пережил весь ужас блокады в годы войны, учился, жил в родительской семье, имел много двоюродных братьев, школьных и институтских друзей. И вот все это надо было покинуть и отправляться в неизвестность. Ведь в те годы распределение молодых специалистов производилось насильственно, не очень-то вникали в интересы молодых людей. Для меня отъезд из Петербурга — Ленинграда был большой трагедией. Переживали и родители.
И вот я в Москве. Оказалось, мне надо войти в подъезд огромного дома на Большой Ордынке и отдать свои документы в какое-то окошко, за которым сидел солдат. Мне выдали некую бумажку, с которой я должен был немедленно направиться на набережную Максима Горького, где на первом этаже большого, сталинской постройки, дома оказалась поликлиника. Вдоволь набегавшись по кабинетам, сдав тьму анализов, пройдя рентген и вообще непонятных мне врачей, я получил команду через день явиться снова на Большую Ордынку. Когда я появился там, меня ждал пропуск, и была дана команда, пройдя через контрольный пункт, подняться на 3-й этаж в кабинет, номера не помню, к товарищу Киселеву. Что я честно и сделал. В большом кабинете за красивым письменным столом сидел дядя, который, переспросив мою фамилию, пригласил сесть в кресло перед столом. Началась странная беседа. Заглядывая в стопку бумажек, лежащих перед ним, Киселев стал задавать вопросы, очень удивившие меня. Меньше всего его интересовало то, что, по-моему. было главным — хочу ли я работать в каком-то п/я. Он спрашивал, много ли у меня друзей, почему я не женат, имея жилую площадь в Ленинграде, есть ли у меня девушка на примете, что я люблю делать в свободное время, люблю ли спорт, что бы я сделал, если бы вдруг у меня оказалось много денег, люблю ли я родителей, путешествия, где я за свою жизнь побывал… Я отвечал с надеждой, что мы скоро доберемся до главного — поговорим о работе. Но нет! Киселев встал, протянул мне листок с печатным текстом.
— Надо заполнить и подписать, — сказал он.
Оказалось, я даю подписку о хранении государственной тайны. Мне нельзя встречаться с иностранцами ни дома, ни на улице, нельзя жить в гостиницах, где останавливаются иностранцы, нельзя ходить в рестораны и еще много всяких нельзя. Подписал. Подписал свою кабалу на многие годы. Потом он выдал какой-то талон и сказал:
С этим талоном сейчас поезжайте на Казанский вокзал и в кассе № 23 получите билет. Запомните, из вагона поезда никуда не выходите, с пассажирами ни о чем не разговаривайте. Ни кто вы, ни зачем едете. Только обыденный разговор. В этом вагоне вы доедете до места. Поезд отправляется днем, утром будете на месте.
— Но куда я еду? Что буду там делать?
— Родина посылает вас на очень интересную и ответственную работу. На месте вам объяснят все, что нужно. Вы получите жилье, работу. Климат и природа вполне подходящие для ленинградца.
— Ну, а адрес? Куда писать родителям? — попытался схитрить я.
— Когда приедете на место, спросите, где отдел кадров. Идите прямо туда. Там вам все скажут и разъяснят. Хорошей вам работы и счастливой жизни. Идите.
С талончиком в руках я снова оказался на улицах весенней Москвы. Съездил на Казанский вокзал, получил билет на поезд, до какой-то никогда мной не слыханной станции Берещино. По номеру поезда из табло на вокзале я узнал, что поеду в направлении Москва — Сыктывкар.
Вечер я провел в компании своего старого школьного приятеля, одноклассника, однопартника, с которым мы вместе учились в Политехническом институте, только он окончил физ-мех, Роликом Ширшовым, сыном знаменитого папанинца, Петра Петровича Ширшова. Он жил в квартире, оставшейся после смерти отца, в знаменитом «Доме на набережной», как сегодня его называют. Ролик после окончания института переехал в Москву, так как был направлен в институт, где директорствовал другой папанинец — академик Федоров. Весь вечер мы прокопались в географических картах, но так и не нашли никакого Берещино на пути в Сыктывкар.
2. Дорога в неизвестность
Настроение было унылое. Так не хотелось уезжать куда-то в тмутаракань! Но делать было нечего. Надо ехать. На следующий день я оказался в купе предпоследнего вагона и где-то в середине дня отправился в неизвестный путь. В купе оказались сильные, спокойные люди, которые не пугали меня никакими вопросами. Предложили поужинать и предупредили, что ночью будут вагон толкать, но что это нормально.
Путь поезда проходил по знакомым мне по временам моей студенческой практики местам. Проехали Шатуру, к вечеру Муром. Муром я хорошо запомнил еще по тем нескольким дням, которые мне пришлось в нем прожить в студенческие годы. К ночи мы приехали в Арзамас. В вагоне пассажиры уже легли спать. Только два — три курильщика стояли у темных окон в коридоре. Вышел и я. Курил, смотрел в темноту и думал… Думал, куда меня несет судьба. Действительно, поезд наш стал как-то странно себя вести. То мы поехали вперед, то назад. Вагон сотрясали толчки, и очень сильные. Нас явно перекатывали с одного пути на другой.
Наконец путешествие вагона по путям Арзамасской ж.-д. станции затихло. Была теплая, даже жаркая майская ночь. Окно вагона было раскрыто. Я выглянул в него и… не увидел поезда. В свете; станционных огней видны были тени только двух вагонов, спокойно стоящих на каком-то запасном пути. Поезд «Москва — Сыктывкар» ушел без нас!
— Пошли спать — сказали мне курильщики, — утро вечера мудренее.
Я, намотавшись днем по Москве, так и сделал.
Сквозь сон почувствовал, что поезд тронулся, только в обратную сторону. Проснулся от оживления пассажиров в вагоне. Было раннее утро. В окне, кроме слегка уже позеленевших деревьев лиственных пород, ничего не было видно. Потом поезд пошел тише, еще тише. Встал. Загрохотали двери, шаги по коридору и женские возгласы «Берещино, Берещино».— К моему удивлению, никто из пассажиров выходить из вагона не собирался. Мои соседи по купе спокойно мне сказали:
— Не спеши. Сейчас будут билеты продавать для езды дальше. Действительно, зашла какая-то женщина в железнодорожной форме, и, взяв с каждого по 5 рублей, выдала обычный железнодорожный билетик (как на поездах пригородного сообщения) с дырочкой посередине. Через некоторое время двинулись дальше. В окне промелькнул маленький вокзальчик, несколько сельских, очень убогих на вид домов. Перед окнами полоски вскопанной под картошку земли, свежие, еще черные грядки. И все. Опять пошел лес, лес и лес. От деревьев, которые окружали наш путь, отражалось пыхтение тянущего наш поезд паровоза. Выглянув в окно, я увидел, что мы не торопясь едем с целым эшелоном товарных вагонов и платформ с покрытым брезентом грузом. Вдруг поезд остановился.
— Посмотрите в окно, — сказала одна из спутниц.
Взглянув, я сначала ничего не увидел, кроме стены пробуждающегося от зимней спячки леса. А потом… Забор из колючей проволоки. В открытую дверь купе тот же пейзаж забор, а за забором лес. Больше ничего. По крыше вагона загрохотали чьи-то шаги. Кто-то, грубо топая ногами, явно ходил по крыше вагона. Выглянув в коридорные окна, я увидел дощатый помост вдоль ж/д пути и на нем стоящих через небольшой промежуток солдат с автоматами. У ног некоторых сидели собаки — овчарки. И… тишина. Вагон тоже притих. Не стало слышно голосов соседей. Все чего-то ждали. Вдруг открылись двери тамбура, и в вагон вошли вооруженные солдаты и офицер. Одновременно появились солдаты и с другой стороны коридора.
— Идите в купе, — тихо, почти шепотом сказала мне моя соседка. — Садитесь и ждите.
Я сел на лавочку и вместе с другими стал ждать. Чего? Не знаю. Двери купе были открыты. Никто мимо купе не проходил. Пассажиры вагона как-то замерли. Замер и я.
Неожиданно в просвете дверей купе появился офицер в форме НКВД. — Приготовьте документы.
Мои соседи протянули ему документы. Отдал свой паспорт и я. В руках у офицера была какая-то коробка, с карточками. Он быстро перебирал эти карточки и, сверившись с паспортом, отдавал последний в руки владельца.
— Выйдите из купе, — приказал офицер.
Все встали и дружно вышли. Коридор был перекрыт с обеих сторон солдатами. Два солдата деловито вошли в купе и стали лихо переворачивать наши чемоданы, сумки, подняли крышки нижних сидений и проверили багажные люки под ними. Вышли. Офицер коротко сказал:
— Заходите.
Мы вошли. Сели. Проверяющая команда перешла к досмотру следующего купе. Минут через тридцать проверка документов в вагоне окончилась. Прекратилось топанье и беготня по крыше вагона. Мои соседи молчали. Не спрашивал ничего и я. Потом раздался все нарастающий грохот трогающихся с места товарных вагонов с одновременным коротким свистком паровоза. Наш вагон сильно дернулся. Мы медленно поехали дальше. Пассажиры вагона оживились. Стал слышен смех, веселые разговоры.
— Посмотрите в окно, — сказала моя соседка. Взглянув, я увидел, что наш вагон проезжает сквозь ограду с колючей проволокой. Два ряда. Посередине вспаханная и пробороненная полоса. Проволока прикреплена к столбам на электрических изоляторах. Студенческий опыт подсказал: 500 — 800 вольт. Когда мы проехали полосу, по обеим сторонам снова пошел глухой, неухоженный лес.
— Теперь скоро будет конец пути, — проинформировали меня соседи по купе. Станция называется Тупиковая. Дальше поезд не пойдет. Выходите вместе с нами, идите в город, в отдел кадров. Не отставайте от нас и не ошибитесь.
Действительно, минут через 20 — 30 наш поезд остановился у пассажирского перрона. Люди стали выходить из обоих вагонов. Оглянувшись, я увидел, что товарные вагоны и наш паровоз отцепились и поехали куда-то вперед, дальше.
Вагоны стояли у небольшого станционного строения, с одной стороны, и большой, забитой непривычно большим количеством легковых автомобилей, площадью. Дальше был забор из той же колючей проволоки, небольшое здание, похожее на проходную, и два трехэтажных больших здания, стоящих с обоих боков проходной. Перед забором из колючей проволоки копались в земле мужские фигуры, одетые в однотипную темную одежду. Вокруг них стояли солдаты с автоматами и степенно сидели собаки, немецкие овчарки. — Ну и ну! — подумал я. — Куда я влип? Оказалось, что мне надо идти вместе с другими пассажирами (основной массой), некоторые пошли к легковым автомобилям в другую от колюче-проволочного сооружения сторону. Впереди, в лучах утреннего солнца я увидел красивейшую колокольню и белые стены не то древнерусского кремля, не то монастыря. На маковках церковных куполов крестов не было. Держа в руках средних размеров чемодан — весь мой багаж — я пошел за людьми. Сразу после станции начались деревянные мостки — дорожка, защищающая пешехода от очень неустроенной, наполовину заболоченной земли. Здание колокольни и белые стены стояли на высоком холме и медленно приближались. Вот и мостик через небольшую речку. Справа заросшие мхом остатки каменного фундамента. Похоже, здесь когда-то была водяная мельница, подумал я. На холм, сразу после мостика, вела деревянная, хоженая — перехоженная лестница.
Поднявшись на холм и оказавшись совсем вблизи от башни, кто-то из прохожих дружественно сказал мне:
— Тебе налево, вот в этот дом. Тут отдел кадров.
Никаких надписей на дверях. Никакой информации. Вошел. На первом этаже все двери заперты. Поднялся на второй этаж. Постучал в первую попавшуюся дверь. Никто не отвечает. Потянул ручку, дверь открылась, и я вошел в небольшую комнату.
3. Первые впечатления
Какой-то дядя резал ножом полукопченую колбасу на обычном канцелярском столе. Перед ним стоял электрический чайник и стакан хорошо заваренного чая. Вкусно пахло колбасой и чаем. Еще в Москве я последний раз хорошо поел. В вагоне я постеснялся угощаться ужином соседей. Утренний аппетит разыгрался не на шутку.
— С поезда? — подняв на меня глаза, спросил дядя.
— Да, — ответил я, — Мне нужен отдел кадров.
— Ну, это я и есть. Садись, попьем чайку.
Дух колбасы и безобидный вид мужчины расположил меня к чаепитию. Я присел с другой стороны стола. Чемодан поставил рядом.
— Откуда? — спросил дядя, наливая мне в фарфоровую кружку такой же крепкий, ароматный чай.
— Из Ленинграда, — ответил я.
— Пей, пока горячий.
— Спасибо, я больше люблю просто теплый. Горячую жидкость не люблю.
— Ну, тогда говори, как фамилия.
— Иванов, — ответил я.
— Поточнее, — дружелюбно сказал дядя. — У меня тут Ивановых как собак нерезаных.
Представился полностью. Объяснил, кто я, откуда, что окончил.
Давай, пей, уже подостыл чаек, — сказал дядя, с аппетитом жуя бутерброд и потягивая из стакана чай.
— И ешь, ешь, не стесняйся. Позавтракаем вместе. Я вчера вечером подзадержался, сегодня утром проспал. Так что извини — давай, угощайся, чем Бог послал.
В комнату вошла женщина.
— О! Новенький!
— Да еще какой, — ответил кадровик. — К Алмазову его направляю.
— Уф, гора с плеч! — выдохнула женщина. — Сейчас ему позвоню.
— Она сняла телефонную трубку и набрала номер. Очень короткий, отметил я в уме.
— Александр Владимирович, здравствуйте. Отдел кадров говорит. Дождались, Александр Владимирович, молодой специалист к вам прибыл. Где он? Да у нас, чай пьет. Нет. Завтра оформим пропуск. Послезавтра ждите. Деньги? Не знаю.
— У вас деньги есть? — спросила женщина у меня.
— Немного есть.
— Сколько?
Я смутился, но достал бумажник. Пересчитал купюры. Сто двадцать рублей.
— У него 120 рублей, — доложила женщина Алмазову.
— Хорошо. Будет сделано, — сказала она и повесила трубку.
— Так, Владимир Александрович, велено выдать вам дополнительно триста рублей. На первые дни должно хватить. Пока будете устраиваться, оглядываться вокруг, держите, не стесняйтесь, это не в долг, это Ваши деньги. Вы их отработаете.
В это время мужчина достал из ящика стола деньги и небольшую ведомость. Вписал мою фамилию.
— Распишитесь. Вот так. Теперь за дела. Сейчас поедете в город. Найдете фотоателье. Вот вам направление. Сфотографируетесь. На пропуск и документы. Потом не спеша можете посмотреть город и пойдете в столовую № 4. Пообедаете, а потом вот по этому адресу пойдете в общежитие, к коменданту.
Он снял трубку, набрал номер.
— Фрося? Назвал свою фамилию (я ее забыл). К тебе придет молодой специалист. Иванов, устрой по первому номеру. Что значит нет?
Должно быть. Найди и устрой. Ладно, он пока по городу походит, пообедает, сфотографируется, потом к тебе. Ну, ищи.
— Вот так, Владимир Александрович. Алмазов нам уже полгода все уши прожужжал. А теперь Фроська места не найдет. Найдет. Будь спокоен. На улице не останешься. За чемоданом зайдешь к нам, когда устроишься с жильем. Нас не будет — дежурный двери откроет и отдаст чемодан. Вот тебе схема твоих походов по городу.
— И он протянул мне листок бумаги с планом нужных мне точек — фотоателье, столовой и здания, которым командует Фроська.
— Ну, а какой адрес у меня? Я хочу послать телеграмму родителям.
Вопрос правильный — ответ короткий. Адрес у вас будет «Москва Центр 300, до востребования». Но это на конверте письма. Телеграмму отсюда послать пока нельзя. Да и в письмах никаких подробностей, помните о подписке: Жив, здоров, устроился хорошо. Пока в общежитии. Условиями доволен. Все. А, да, можете еще о погоде, — усмехнулся он.
— Хорошая погода. Весна. Идите в город. Знакомьтесь. Завтра к 10 часам утра подходите. По дороге прихватите готовые фотографии. Письмо лучше написать дня через два — три. Когда немного освоитесь, и, помните, цензура не пропустит, если что не так будет написано. Все письма у нас проверяются. До завтрашней встречи. До свидания!
Ну и отдел кадров! Веселый дядька, добрая тетка, а где я и куда попал, так и не понял!
4. Вид на город
Было около полудня, когда я вышел из здания отдела кадров. В кармане лежал план обязательных дел на сегодня, но прежде чем приступить к его выполнению, вместо пятидесяти шагов, которые мне надо было сделать, чтобы войти под своды арки в монастырской стене, я, наоборот, завернул за угол здания и вышел на проезжую, по-видимому, главную магистраль. Отойдя метров на 100, остановился, повернулся лицом к монастырю и с любопытством стал рассматривать стоящее передо мной архитектурное сооружение. Генетическое любопытство и воспитанное в семье с раннего детства стремление как можно больше познать окружающее брали верх. Стоял прекрасный, теплый, солнечный майский день. Определился по сторонам. Фасад монастырского комплекса выходит на запад.
Вдоль каждой стороны улицы длинное двухэтажное здание, старой кладки, но недавно переделанное. Это видно по расширенным проемам свежему кирпичу, которым заложены старые входы в здание на первом этаже. Надпись на щите «Кинотеатр «Москва»» и в рамке под стеклом около входа название демонстрируемого сегодня фильма с указанием начала сеансов. Первый в 14 часов.
Слева боковая улица, мощеная булыжником, круто уходящая с поворотом вправо вниз, с холма прямо на мост через речку, более широкую, чем ту, которую до этого переходил я. когда шел с вокзала в отдел кадров. Вдоль магистрали, прямо напротив кинотеатра, довольно длинное тоже двухэтажное здание, находящееся в стадии явной перестройки.
А прямо передо мной — красивая, архитектурно отлично вписанная в ансамбль двух довольно разношерстных боковых корпусов башня — колокольня. Без креста наверху и с пустыми проемами двух открытых верхних ярусов. Только металлические балки напоминали, что когда-то здесь висели колокола. Наверху башни — циферблат круглых часов. Часы ничего не показывали. Стрелок не было. Под башней высокая въездная арка, но давно не используемая для прохода и проезда. Две арки пониже, соединяющие колокольню с боковыми зданиями, обеспечивали проникновение транспорта и пешеходов во внутреннюю часть монастыря. Северный проход для правого движения, южный для левого. Для пешеходов была сделана узкая дорожка только в правом проезде.
Вот через этот проезд, в соответствии с планом, я и отправился искать «Фотографию» и место своего будущего проживания. Войдя во внутреннюю часть монастырского комплекса, я поразился, в каком убогом, запущенном состоянии находятся почти все здания, образующие неправильный, суживающийся к востоку прямоугольник метров 200 в длину и метров 100 в ширину. Основная часть расположенных с северной и южной сторон зданий были явно бывшими кельями. Сначала одноэтажными, а потом надстроенными вторым этажом. По времени постройки кельи, похоже, можно было отнести на конец восемнадцатого — начало девятнадцатого веков. Из всего внутреннего ансамбля резко выделялись два здания — одно, явно предназначенное для каких-то общественных целей, как потом вскоре я узнал — трапезная и келарский корпус, и прекрасная, выложенная красным кирпичом, в ложно-византийском стиле церковь — собор. Конечно, тоже без крестов. Архитектура церкви не гармонировала с основной частью построек ни по времени, ни по состоянию. Такого типа здания строились в Санкт-Петербурге в начале нашего, двадцатого века и, похоже, эта церковь выглядит лучше именно потому, что время еще не очень успело над ней поработать.
Автомобильные дороги сразу после въезда через монастырские арки расходились по периметру этого большого двора, проходя вдоль построек. Посредине находился пустырь, покрытый битым кирпичом, обломками штукатурки и прорастающей зеленью весенней травки. В восточной части каре дороги сливались в одну и превращались в широкую улицу, уходящую вдаль. Причем ни справа, ни слева сквозь разобранную часть торцовых зданий никаких построек видно не было. Слева крутой обрыв, внизу широкая пойма заливного луга и река, справа, уже потом, когда я вышел из монастырских стен, низкие двухэтажные кирпичные здания, а за ними опять обрыв и все та же речка, через которую я перешел в первый раз.
Поразила тишина и безлюдье. Ни одного человека кроме маленького мальчика, который стоял в проеме обитых рваной мешковиной дверей одного из келейных корпусов в позе антверпенского мальчика Пис и делал то же самое, да нескольких старых ватных одеял, разложенных на грязных табуретках, явно для просушки на ярком весеннем солнышке, говорящих о том, что здесь живут люди. Пахло нищетой. Никого! Да и машины, пока я шел, проехали одна — две. Тишина. Разруха и запустение. Только фантазия могла позволить представить, что когда-то, судя по солидности и по объему монастыря, здесь кипела жизнь. Первое впечатление было удручающим. С грустными мыслями — куда я попал — двигался я дальше. Вдали улицы были видны многоэтажные здания современной постройки. К ним я и стремился. Проходя мимо двухэтажного здания в форме «п», очень похожего на бывшую конюшню, прочел название улицы. Улица Сталина. А мне нужен дом, судя по плану, на углу этой улицы и пересекающей ее перпендикулярно »Октябрьской». Если бы ездили машины, можно было бы разглядеть перекресток, а так… надо топать и топать. По жаре. Солнце совсем разошлось, а я был в драповом пальтишке, которое очень хотелось снять, но и на руке тащить его было как-то неудобно… И вдруг… Ура! Определился перекресток! Из-за угла дома, к которому я уже подходил, выехала зеленая машина «Победа», повернула в мою сторону и остановилась у здания на противоположной стороне. Открылись с обеих сторон дверцы и на улицу вышли два солдата. В руках у них были автоматы. Потом, не спеша, вылез из машины еще один военный, в офицерской форме. В руках он держал большой желтый кожаный портфель. Впереди солдат, потом офицер, сзади опять солдат — процессия двинулась к дому. Солдат открыл двери, пропустил офицера, и вся компания деловито исчезла за захлопнувшимися дверьми. Шофер машины, оставаясь за рулем, выключил мотор. И снова тишина и никого! Первая встреча! Ничего себе! Но размышлять было некогда — судя по плану, я добрался до «Фотографии». Так как на улицу у дома дверей не было, пошел в обход — со двора, да и стрелка на плане говорит то же самое. Действительно, среди обычных дверей на лестницы жилого дома была одна, над которой висела надпись — «Фотография». Вошел вовнутрь. Большой зал. Посередине классический желтый деревянный фотоаппарат на треноге. По бокам затянутые белой материей «экраны». В кресле, покрытом серым чехлом, сидит мужчина средних лет, читает газету. Когда я вошел, он молча встал, положил на кресло газету, рукой указал на стул перед фотоаппаратом. Я с удовольствием снял пальто. Сел.
— Причешитесь — сказал мужчина. Вспыхнули юпитеры. Щелк! — Завтра приходите к половине десятого.
Мужчина подошел к небольшому столику и на конверте написал крупными буквами — Иванов В.А.
— Откуда он знает, — удивился я. — Как мне найти коменданта общежития? — спросил, чтобы как-то разрядить молчание.
— У вас все написано, — ответил неразговорчивый фотограф. — Идите прямо по улице и дойдете.
Снова натянув пальто, я выкатился под уже прямо по-летнему палящее солнышко.
Перейдя Октябрьскую улицу, я пошел по вполне нормальной городской улице. Справа и слева стояли невысокие, трех — четырехэтажные дома. Некоторые совсем небольшие, двухэтажные. Такие и у нас строили после войны пленные немцы. На одном из домов, мимо которого пришлось проходить, прочел «Хлеб». У дверей магазина стояла стайка детских колясок. Из некоторых раздавался писк ребятишек. У одной, качая за ручку, приплясывала молодая мама и что-то ласково говорила малышу. Дошел до следующего перекрестка. Улица, перпендикулярная улице Сталина, называлась «Боровая». Слева была роща из сосновых и лиственных деревьев. Сосны были старые, многолетние. Росли они вперемешку с другими деревьями, большинство из которых были липы.
Конец рощи круто поднимался вверх, и, как я понял, когда подошел к концу улицы, это был старинный защитный вал. Справа и слева, вдоль улицы Ленина этот вал тянулся на расстояние квартала. В конце стояли большие четырехэтажные дома, окруженные оградой из двух рядов колючей проволоки. Между рядами вспаханная и разровненная граблями земляная полоса. На углах ограждения, на высоких столбах, стояли будки сторожевых вышек. В будках маячили солдаты охраны. За колючей проволокой работали заключенные. Много заключенных.
По-видимому, они заканчивали строительство этих домов. Было видно, как одни вставляли стекла в оконные рамы, другие белили потолки. Большая группа возилась вокруг домов, сооружая тротуары и сажая еще не распустившиеся саженцы каких-то деревьев. Некоторые скинули с себя верхнюю одежду и, по пояс голые, сверкали красными, обожженными весенним солнцем спинами. Судя по плану, мне надо было пройти мимо этого дома, но слева что-то, напоминавшее площадь, было огорожено таким же колючим забором. Оставался один путь — идти по коридору, вернее, автомобильному проезду между двумя заборами, что я и сделал. Смесь природной грязи с пролитым цементным раствором, обломки отличных досок, которые безжалостно подкладывали под буксующие колеса шоферы в дни весенней распутицы, битый и целые кирпичи, заполнявшие лужи наиболее глубоких ям — вот путь, который мне пришлось преодолевать, чтобы пробиться к конечному адресу. Пока я скользил по гребням еще не просохшей грязи, на меня внимательно смотрели часовые с вышек обоих заборов.
— Наверное, люди ходят какими-то другими путями, — подумал я.
Но на плане была указана именно эта дорога. Ее я и держался, отчаянно выдирая из жижи насквозь промокшие свои городские полуботиночки.
— Давай, давай, салага московская, — подначивал меня кто-то из заключенных, заметивших мое барахтанье в грязи.
Я повернулся на голос — двое заключенных стояли и весело смотрели на мои прыжки. Один из них приветливо сделал мне ручкой.
— С прибытием, — крикнул второй.
Наконец я выбрался на широкую площадку. Справа и слева были въездные ворота, сделанные в виде больших рам, обтянутых густой сетью из колючей проволоки. Автомобильные колеи раздваивались направо и налево, а прямо, если перейти вброд огромную лужу, стоявшую по центру между воротами, в нескольких шагах сухой материк и четырехэтажный дом, к счастью, без забора. К нему я и пробивался. Сделав последние скачки, почти вплотную прижимаясь, а иногда и цепляясь за колючее ограждение, я вступил на твердую землю, покрытую совсем молодой травкой. Радость, что наконец выбрался из этого мрачного коридора, сменилась отчаянием. Куда я попал? Утреннее зрелище колючей проволоки из окна вагона, мрачные солдаты, проверявшие у пассажиров документы и автоматы охранников, направленные из будок, к веселым мыслям не располагали.
5. Обустраиваюсь на новом месте
После непродолжительных поисков, сверяясь с планом, на котором стрелка окончательно упиралась в одну из лестничных дверей с припиской «1-ый этаж. Комендант», я оказался перед окнами этой квартиры и в одном из них увидел женщину, которая приглашающе махала мне рукой. Только я вошел на лестничную площадку, предварительно, хоть и частично, но очистив свои ботинки о металлический скребок, вделанный у входа в бетонный порог, как из квартиры вышла та самая женщина и спросила меня:
— Иванов?
— Да, ответил я, обрадовавшись, что хоть еще одна душа знает о моем существовании в этом незнакомом мире.
— Фрося,- просто представилась она.
Коренастая, среднего роста, с приветливым лицом, лет тридцати пяти, одеждой и движениями она чем-то напоминала мне комсомолку из кинофильмов тридцатых годов.
— Проходите, будем решать, где Вам жить.
Предложение было очень своевременно, и, естественно, я не возражал. Она завела меня в комнату, усадила на стул перед столом, на котором стоял телефон, и сходу ошарашила:
— Жить-то негде! — Мест нет! Видите, дома только строятся, а вы каждый день косяком приезжаете.
Вы, это значит, не только я, а такие же бедолаги — сделал я вывод.
— Мужских мест у меня нет. Ни одной койки. На следующей неделе расселю квартиру женатиков — тогда и места появятся. А пока?…
Она вопросительно смотрела на меня, конечно не получая ответа.
— С собой вас всех не положить и на улице не оставить — вслух размышляла комендантша. — Придется пожить с моими девчонками. Временно. Несколько дней. Зато первым в новой квартире поселю.
— С какими девчонками? — спросил я.
— С моими уборщицами. Они в нашей служебной квартире живут. Ты не боись, — Фрося перешла на ты. — Ты седьмым в комнате будешь. Три моих девчонки и три их мужа. Ну, а ты седьмой. У них в комнате четыре койки. Вот одна и будет твоя. — Она дружелюбно рассмеялась. — Что делать? Потерпишь?
— Не знаю, — ответил я.
— Другого варианта у меня нет. Строители запаздывают. Обещали к майским праздникам площадь сдать, да вот, ковыряются. А вы этого не знаете. Едете и едете. Это наше начальство виновато. — Она похлопала по телефону. — А мне отдуваться. Ну ладно. Решили. Поживешь, оклемаешься, а тут девочки косметику в квартире сделают и прямо первым и въедешь. Для рабочих на Московской улице общежитие есть, но вас, ИТР, положено селить отдельно. Ты сам откуда?
— Из Ленинграда, — ответил я, — из Политехнического института.
— Ну и хорошо, — заключила Фрося — тут, до праздников, приехали ленинградцы. Тоже из Политехнического. Да еще москвичей есть несколько. Неустроенных. Вот я из вас и наберу на квартиру.
Она взяла лист бумаги и стала рисовать очередной план, как мне добраться до своей вожделенной койки. Выяснилось, что это совсем недалеко. В этом же квартале. Квартира на втором этаже. В одной комнате живет семья с ребенком, ну а в другой… седьмым буду я. Наверное, моя физиономия большой радости не выражала. Фрося записала мою фамилию и домашний ленинградский адрес в какую-то амбарную тетрадь, улыбнулась и очень доверительно сказала
— Хороший ты парень. Не скандальный. Давай пообедаем, а потом чайку попьем? Ведь с утра, наверное, еще ничего не ел? За чаем нашу географию объясню.
Предложение познакомиться с географией мне понравилось. Вопросов в голове было много. Но было неудобно так, сходу, принимать предложение.
— Меня чаем в отделе кадров напоили. Спасибо.
— Давай, иди оправься, помой руки и опять сюда — безапелляционно сказала Фрося.
Она провела меня в коридор квартиры, показала, где туалет, где ванная, а сама прошла на кухню. Обычную, домашнюю кухню.
— Ты не удивляйся, Иванов, — громко говорила Фрося из кухни. — Я здесь и живу. Здесь и контора, и квартира.
Через несколько минут я сидел за тем же столом с телефоном перед тарелкой с жареной картошкой с луком и горячими сосисками.
— Самое время перекусить, — сказала Фрося, — В столовую тебе сейчас будет добраться сложно, да и народа там невпроворот. Попьем чаю, сходишь в свою квартиру. Определишься. Потом не спеша за вещами в отдел кадров, а там уже и вечер будет. Отдохнешь.
— Фрося, что это за монастырь? — Начал спрашивать я.
— А это Саровская обитель. Про Серафима Саровского слышал? — Нет. — Ну а кино «Путевка в жизнь» видел? Мустафу помнишь? Вот этот фильм здесь снимался. После революции кресты с церквей посшибали, иконы выкинули, что было подороже увезли, а монахов разогнали. Кто пошустрее догадался сам сбежать куда глаза глядят, других посадили — от голода в двадцать первом году перемерли. Страшный был голод тогда в Поволжье. Вот детей — беспризорников, кто тогда выжил, и поселили в монастыре. Сделали чекисты детскую колонию. Тогда ребята и железную дорогу, по которой ты приехал, проложили. Только она узкоколейной была. Потом, в тридцатых годах, когда ребята подросли, сделали в монастыре лагерь для взрослых уголовников. Теперь в кельях освобожденные живут и расконвоированные. За зону, у кого срок кончился, все равно не выпускают. Некоторые семьями обзавелись. Живут плохо. Работа самая неквалифицированная. А куда денешься?
Я вспомнил увиденного в дверях келейного корпуса мальчика.
— Сейчас заключенных в специальных лагерях держат, — продолжала Фрося, — много их нагнали. Жилгород строят.
— Видел, пока вас искал, — сказал я.
— Ну это еще что. Походишь по городу, увидишь, а в основном они вам промплощадки строят. Они за проволокой, мы за проволокой. Хоть для нас зона и побольше, а все равно — обезьянник. — Фрося рассмеялась.
Сюда заедешь — ой как трудно назад выбраться! Я вот местная. Родные совсем недалеко в деревне живут, а встретиться с ними могу раз в год, да и то это стало можно недавно, а так люди здесь и отпуск свой проводили. В Доме отдыха. В своем соку варились. Сейчас немного полегче стало. Письма разрешили писать. Да много в них не напишешь.
Фрося вздохнула. — Это тебе не Ленинград. Правда, и у нас есть где погулять. Леса здесь чудесные, нетронутые. Летом грибы, ягоды, в речках, купаться можно, а зимой, как свободное время есть, все на лыжах ходят. Речек у нас две. Одна, маленькая — Саровка. Ты через нее, когда с вокзала шел, переходил. Другая, пошире — Сатис. Внизу, перед башней, Саровка впадает в Сатис. На Саровке и прославился святой Серафим. Он там долго жил в лесной келейке. Животных, людей лечил. У берега Саровки, рядом с местом, где молился Серафим, родник бьет. Считается святым. Особенно женщинам от их болезней помогает. В начале девятисотых годов сам царь — Николай Второй с царицей приезжал. После этого у царицы сын Алексей и родился. Как пойдешь за своими вещами, посмотри прямо внизу от башни стоят три дома из красного кирпича. Их перед приездом Николая Второго построили специально для него и его свиты. Во время его приезда и старца Серафима церковь в святые произвела. Народа было — видимо-невидимо. В это время и писатель В.Короленко приезжал. «Слепой музыкант» читал? В этих местах событие происходило. Сейчас в одном доме администрация располагается, в другом — столовая для ИТР. Хорошая, с официантками, и готовят вкусно. Тебя, вот, направили в четвертую столовую — она попроще, общая для всего города, а та для избранных. Прежде все ваши только в ней и питались. Теперь, когда народу нового много поприехало, старые в начальство вышли, ну и не хотят, чтобы длинные очереди были. Вас, новеньких, стараются не приваживать. В третьем, самом большом, четырехэтажном, прежде гостиница, для богатых была. В наше время школу сделали. Сейчас техникум. И все в зоне. Кругом проволока. Подходить близко нельзя. Стреляют. Ну, поживешь, разберешься, привыкнешь. Жить можно. В магазинах все есть. И продукты и промтовары. Выбор большой. Не сравнить, как за зоной люди живут. Деньги хорошие платят. Не успеешь оглянуться, как на машину накопишь. Пойдешь в магазин, без всякой очереди машину купишь.
Перед глазами встало утреннее зрелище — площадь перед вокзалом со стойбищем автомобилей.
— А почему, пока я к вам шел, на улице никого из прохожих не видно?
— Как почему? — ответила Фрося. — Взрослые на работе. Дети или в яслях, или в школе. Кто в ночные смены работает — спят. Стариков и старух нет. Почти нет, — поправилась она. — Остались местные, которые во время огораживания зоны в сорок шестом году за проволоку попали. Вот только они, да и то, в основном, в Балыково живут. Это деревня такая, тоже в зоне. Вот девчонки, с которыми будешь жить, из Балыково как раз. Весь обслуживающий персонал в основном из местных набран. Деваться-то людям некуда, а работать надо. Образование на ваших предприятиях нам работать не позволяет. Только ребят берут — рабочими. Да и то потому, что в армию им нельзя. Их за зону не выпускают. У нас и выборов не бывает. Нет у нас советской власти.
— Как это нет? — удивился я.
— А так. У нас вместо горсовета — Режим — чекисты и Райком партии всей жизнью на объекте заправляют.
— Ну а как же это место называется?
— Никак. Прежде, до середины сороковых годов, называли Саров. Монастырь — Саровский монастырь, и монахи были саровские. Саровское сливочное масло на Нижегородскую ярмарку возили. Ценилось очень. Саровские соленые огурцы по всей Волге в трактирах за деликатес считали. А теперь — «Объект». Так все и говорят, или «Москва. Центр 300», когда пишут. По-другому никто и не называет. Да, кстати, — спохватилась Фрося — Ты на улице ни у кого ничего не спрашивай. Все равно не ответят. Вот завтра пойдешь в «Режим», там тебя просветят — что и как. О работе совсем не говорят. Даже мужья с женами. Спят вместе, а секрет каждый в голове держит. С этим здесь строго.
Фрося вышла снова на кухню и принесла чайник.
— В Ленинграде не в общежитии жил?
— Нет. Я родился в Ленинграде и жил все время с родителями. Это видно. Трудно тебе будет привыкать к нашей жизни. Ладно, кончим пить чай, провожу до общежития, и тебя устрою, и свои дела у меня там заодно есть. Хорошо, что сегодня ты один приехал, а то и впрямь к себе пришлось бы класть, — игриво закончила нашу беседу Фрося. — Бери пальто. Пошли.
— Спасибо, Фрося. Простите, а как вас по отчеству?
— Слушай, во-первых, раз уж я сама начала, говори и ты на ты, а во вторых, если будешь меня называть на людях Ефросиньей Павловной — засмеют. И тебя, и меня. За глаза меня вообще Фроськой зовут!
Кстати, потом за все мое время жизни в общежитии объекта, кроме как Фроська эту, немного суетливую и крикливую, но с доброй душой женщину по-другому никто не называл.
Пока проходили внутри квартала от дома комендантши до места моего будущего проживания, раздался мощный взрыв. Земля под ногами задрожала, в окнах ближайших домов дребезжали стекла.
— Пеньки в лесу взрывают, — невозмутимо комментировала Фрося. — Это у нас часто бывает.
— Ничего себе пеньки у вас, — пошутил я.
— Бывает и сильнее, — ответила Фрося.
Вскоре мы пришли в квартиру, где, как я уже знал, живет семейная пара с ребенком. Все так и оказалось. На веревках в коридоре сушились пеленки, но было тихо.
— Спит, — сказала вышедшая из комнаты молодая женщина.
Фрося деловито объяснила мое появление, велела повесить мое пальто в прихожей на вешалку и провела в довольно большую комнату в два окна с четырьмя кроватями. Три стояли в ряд у окон, разделенные друг от друга классическими общежитскими тумбочками. Кровати были аккуратно застланы с пирамидами подушек, покрытыми кружевными накидками. Моя, четвертая кровать стояла вдоль стенки вторым номером, отделенная от впереди стоящей такой же тумбочкой. На кровати был матрас, подушка без наволочки и одеяло. В комнате жильцов не было.
— Девчонки придут — застелют. У них белья навалом. Завтра как раз смена белья. Не волнуйся. Иди за вещами. Дом и номер квартиры запомни, — напутствовала меня Фрося.
Получив солидную дозу первой информации, я отправился за чемоданом. Довольно быстро добрался до отдела кадров. Кадровик еще был на месте.
— Ты уж прости за неудобства, — смущенно сказал он. — Фрося только что звонила. Я в курсе. Потерпи до следующей недели. Все будет хорошо.
Когда я тащился с чемоданом домой, заметил, как на глазах преображаются улицы. Со стороны вокзала, по той узкой дорожке, которую я одолел утром, шла плотная вереница людей. Они поднимались по лестнице, и их поток раздваивался — одни переходили улицу и спускались по крутому съезду на мост, исчезая в аллее высоких тополей на противоположной стороне реки. — Сатис — мысленно отметил я. С другой ветвью мне пришлось слиться, и мы нырнули в проход рядом с башней и пошли через внутреннюю площадь монастыря. Много мужчин, женщин очень мало. Все примерно одного возраста — лет 25 — 30. По проезжей части нас обгонял непрерывный поток автомобилей — «Москвичей» и «Побед». Все ехали в одну сторону. В «город». Изредка проезжали и автобусы. Служебные. Пассажиры сидели. Стоящих в салонах автобусов не было. Две — три женщины на автобус. Остальные — мужчины. Лица интеллигентные. Одеты не хуже, чем жители Москвы и Ленинграда. Безмашинные мои попутчики выглядели попроще. Много простых лиц. В обрывках фраз проскакивал мат. Особенно когда шли группой. — Рабочие, — сделал вывод я.
Чертыхаясь на несвоевременность своего похода за чемоданом, медленно плелся по улице, давая обгонять меня возвращающимся с работы людям. Я стеснялся своего багажа, но, кажется, напрасно. Никто не обращал на меня внимания. Просто обгоняли и шли дальше.
6. Секс по-русски
Придя домой, встретился с обитательницами квартиры. Они уже пришли со своей работы. Познакомились. Действительно молодые, лет 18 — 20 простенькие девчонки. У всех любопытный акцент. Слух резало какое-то цоканье и резкий обрыв фраз. Когда я слушал Фросины пояснения, обратил внимание на ее говор. У девиц был тот же. Вскоре появились и мужчины. Трое простых парней с такой же «местной» речью. Парни встретили мое пребывание в комнате без всяких проявлений внешней любезности и гостеприимства. Буквально через несколько фраз я почувствовал барьер социального неравенства. После ужина, которым накормили парней их жены на кухне, обитатели комнаты прочно устроились за квадратный стол, стоящий в комнате, и начали играть в карты. В комнате было только четыре стула — на трех сидели парни, на четвертом, сменяясь, сидела то одна, то другая молодуха. Куда было деваться мне? Тупо сидеть на кровати и ждать, когда подойдет время ложиться спать? Никто на меня демонстративно не обращал внимания. Компания громко разговаривала, смеялась своим плоским, вульгарным шуткам.
Когда вы ложитесь спать? — спросил я, решив остающееся до сна время провести вне дома.
— Часов в 10 ляжем, — ответил самый бойкий. — Ты, что, инженер, что ли?
— Инженер.
— Настоящий?
— А какие еще бывают?
— Да разные, — ответил он. — Один тут у нас жил — инженером назвался, а сейчас в Режиме в капитанских погонах ходит. Не узнает. Не здоровается.
Вся компания громко заржала.
— Пойду, пройдусь, — проинформировал компанию я.
— Иди, гуляй, — с тоном презрительного превосходства разрешительно процедил бойкий.
К 10 приходи, — уже в спину бросил кто-то.
С чувством неустроенности, обиды и вдруг ощутившейся глубокой усталости я очутился во дворе квартала. — Что меня ждет? Кому я здесь нужен? — Так остро захотелось домой, отбросить это навалившееся на меня наваждение, увидеть и услышать родные мне лица. С грустными мыслями я брел по опять затихшим улицам, но плотно уставленным буфер в буфер вернувшимися домой автомобилями. Внутри квартала автомобили не заезжали. Видимо такой установлен порядок. Но на улицах! Поставить возле дома еще один автомобиль было некуда. Такое зрелище как-то отвлекло. Я дошел до конца улицы Ленина. Прямо в конце улицы начинался лес. Настоящий. Крутой спуск и речка. Саровка, определил я. От нечего делать уселся на ближайший пенек и пучками сухой, прошлогодней травы стал очищать налипшую за день грязь на моих ботинках. Вычистил, оттер грязь с обшлагов брюк. Быстро темнело. У нас в Ленинграде в это время еще светит солнце, а здесь круто набегает ночь. Сидеть на опушке леса в темноте в незнакомом месте не очень приятно. Встал, при свете уже зажегшихся фонарей прошел всю улицу в другую сторону и снова уперся в лес. Так я и бродил — туда — сюда.
К десяти часам вернулся в квартиру. К счастью, вся компания уже уложилась и по-видимому только и ждали моего появления.
— Гаси свет и ложись, — сказал кто-то.
Моя кровать была заправлена простынями, на подушке белела наволочка, чемодан стоял под кроватью. Угол одеяла был приглашающе откинут. Погасив свет, я быстро разделся, положил одежду на спинку кровати, памятуя, что завтра, наверное, стулья опять понадобятся недоброжелательным хозяевам, и нырнул под одеяло. Над головой висел на стене галдящий репродуктор. Приподнявшись, я его выключил. Наступила тишина.
— Включи, — потребовал голос бойкого.
— Зачем?
— Включи, надо.
Я включил. Передавали какие-то песни. То ли румынские, то ли молдавские. Веселые. Лихие. Господи, да зачем им такой шум, подумал я, уже проваливаясь в сон и вдруг… ритмичный шум панцирных сеток кроватей врезался диссонансом в мои уши. Все три кровати ожили. Они скрипели, терлись о тумбочки, слышны были сдавленные, приглушенные одеялом стоны. Охи, ахи. Такой желанный сон слетел с меня, и я с оторопью осознал, что происходит. Наконец кроватное буйство затихло. То одна, то другая девица, шлепая босыми ногами проскальзывала мимо меня, выскальзывала в темный коридор и слышался шум воды в ванной комнате. Потом темная фигура в халатике возвращалась, уступая очередь своей визави. Последняя, возвращаясь, крутанула ручку репродуктора и в комнате все затихло. Здесь снимали кинофильм «Путевка в жизнь», вспомнил я слова Фроси. Сегодня кончился первый день моей путевки, и я крепко заснул.
- Приступил к работе
На следующее утро со свежими фотографиями я опять был в отделе кадров. Встретили меня все те же мужчина и женщина, как старого знакомого.
— Ну, теперь конкретно, — сказал кадровик. — Сегодня твой первый рабочий день. Ты будешь работать в 4-ом секторе, в лаборатории товарища Алмазова. Сейчас иди в отдел режима, там тебе оформят пропуск, и — к Алмазову. Пройдешь тем же путем, как приехал. Вниз, по лестнице, по мосткам, до станции и в проходную 1-го завода. Ты ее уже видел. Там, в проходной, телефон. Позвонишь, подождешь, там тебя встретят и проведут на место. Вот номер телефона.
Где отдел режима, я уже знал. Солдат выдал мне пропуск обычную книжицу, с фотографией, фамилией, именем, отчеством, и целой коллекцией маленьких квадратиков с причудливыми картинками, сделанными чернильной резиновой печаткой. Чего тут только не было! И квадратик с цифрами, и квадратик с пулеметом типа «Максим», и какие-то странные знаки. Солдат, выдававший мне пропуск, пояснил:
— Это шифры, куда можно ходить. Остальное объяснят на месте.
Дошел до проходной. Опять меня удивила стоянка автомобилей. Позвонил по телефону. Представился. Мужской голос ответил:
— Стойте на месте у телефона. Сейчас к вам подойдут.
Через 2 — 3 минуты в проходную вышла женщина в белом халате. Подошла ко мне.
— Вы Иванов?
— Я.
— Идемте со мной.
Солдат — проверяющий долго крутил мой пропуск. Сравнивал мою физиономию с фотографией, а я оглядывался по сторонам. Было несколько кабинок для прохода. Солдаты стояли у каждой, правда, делать им было нечего. По-видимому, все работники уже прошли. Пропустили наконец и нас.
Меня зовут Зоя, — сказала женщина, когда мы вышли из проходной на территорию завода.
— Меня — Володя, — ответил я.
Мы проходили мимо большого бассейна — градирни. Били фонтанчики воды, посередине центральная струя вращала крыльчатку — сегнерово колесо. Вода была чистая, голубая из-за окрашенных в голубой цвет внутренних бетонных стен бассейна.
— А вот, смотрите, и наш корпус, слева, — сказала Зоя. — До нас, во время войны, в этом корпусе делали снаряды для «Катюши».
Мы проходили мимо длинного одноэтажного здания. Вход оказался с дальнего торца. Зоя открыла дверь, и мы вошли в сумеречный, а со света так и просто темный широкий пустой коридор. Коридор проходил через все здание по центру. Справа и слева были двери, через верхние освещенные фрамуги проникал дневной свет. Две — три лампочки под потолком дополняли освещение. Все двери были закрыты, но из-за них слышался какой-то шум, похожий на стук швейных машинок.
— Нам в дальний конец, — сказала Зоя. — Эти двери не нашего отдела. Мы в самом конце.
Подошли к последней двери с правой стороны. Зоя открыла ее и пропустила меня вперед. Я оказался в довольно большой, метров 40 — 45 квадратных, комнате. Вся она была заставлена столами, на которых друг на друге стояли приборы. Большие, маленькие. Опоясанные проводами, включенные, что можно было определить по горящим контрольным лампочкам, и выключенные. На полу выделялись какие-то стойки со стеклянными колпаками. Под стойками, весело постукивая, вращались маховики, соединяющие текстропными ремнями электромоторы с какими-то черными металлическими коробками. Тут же, между столами и приборами, сидело несколько человек. У одного из больших окон стоял огромный письменный стол, заваленный книгами и бумагами. Из-за стола встал человек, мужчина лет пятидесяти, крепкого сложения, с седой головой, стрижкой бобриком, в белом халате. Он подошел ко мне, протянул руку и представился:
— Алмазов, Александр Владимирович.
У большого вытяжного шкафа возился какой-то мужчина.
— Идемте к нему, — сказал мне Алмазов, — это мой заместитель — Виктор Иванович Серов.
Мы познакомились, Потом так же он представил мне всех остальных сотрудников — Ярослава Николаевича Андреева, Юрия Михайловича Хирного, Владимира Анатольевича Перешивкина, Любовь Николаевну Кочемасову.
— Вот Ваш стол, за которым вам придется начать работу, — сказал А.В. Алмазов, указывая на маленький однотумбовый столик без приборов. — Место неудобное, но это временно. Скоро, через несколько месяцев, мы отсюда переедем в отдельный корпус, и там будет у вас отдельный кабинет, — продолжал ориентировать меня в пространстве Алмазов.
— И не один, — добавил Ярослав Андреев. — Кстати, я ваш земляк. Из Ленинграда. Окончил ЛЭТИ, только на три года раньше.
— Теперь пойдем, познакомимся еще с ребятами и с нашей установкой, — сказал Александр Владимирович, вывел меня в коридор и пропустил в дверь напротив.
Тут была еще большая теснота. Справа у стены, сложенной из бетонных блоков, стоял пульт, за которым сидел человек, внимательно наблюдавший за множеством приборов. Как в самолете, промелькнуло у меня в голове. Слева, за лабораторным столом, сидели двое молодых людей и паяли какие-то электронные схемы.
— Игорь Васильевич Чугунов — начальник электростатического ускорителя Ван де Граафа, который расположен за этой защитной стенкой, — представил мне Алмазов сидящего за пультом. — Это лаборанты — Володя Журин и Леша Иванов, — указал он на сидящих молодцов с паяльниками. — Ну, пошли дальше.
А «дальше» — это проем без дверей между защитной стенкой и внешней стеной здания, совсем рядом с пультом. Вошли в смежное помещение. Здесь находилась работающая электрофизическая установка — горизонтальный электростатический генератор на 1,5 МэВ. Было очень тесно. Здесь и вакуумные насосы, и система питания и зарядки генератора, и мишенное устройство, на которое выводился пучок ускоренных протонов. Машина была вскрыта. Котел, внешняя оболочка генератора на специальной тележке, была отодвинута, и в помещении таинственно сверкали эквипотенциальные кольца самого ускорителя. Здесь я познакомился с Борисом Гужовским — инженером — физиком, возящимся со специальным устройством, как потом выяснилось — ловушкой для улавливания трития, выделяющегося из экспериментальной тритиевой мишени. Знакомство произошло оригинально.
Борис замахал руками на Алмазова и меня:
— Сейчас же уходите! Опасно!
Мы с Алмазовым ретировались обратно в пультовую.
— Вот, первый урок по технике безопасности, — сказал Алмазов. — Не пугайтесь, скоро будете ориентироваться в нашей обстановке как рыба в воде. В первые дни изучайте инструкции по ТБ, и, если сможете, займитесь вот этим уже начатым расчетом и проектированием каскадного генератора на 1 МэВ.
Вот это да! Так, с ходу, в первый день, уже заняться конкретным делом. Да каким! Спроектировать каскадный генератор! Я знаком был с такими установками только по учебникам. А тут проектировать для изготовления настоящего, действующего устройства, очень редкого. В лабораториях не только СССР, но и в мире.
Честно скажу — я растерялся. Оказывается, начавший проектирование инженер переведен в другое подразделение, которое в полном составе уехало на «Новый объект», то есть куда-то в другое географическое место. Мне даже спросить, как делать такой расчет, у предыдущего творца нескольких бумаг с формулами нельзя. Нет его. Правда, Алмазов, заметив мою растерянность, дружелюбно стал успокаивать.
— Не боги горшки обжигают. Разберемся вместе. Прости, больше этого делать некому. У всех своей работы полон рот. А вы почитаете, и я почитаю. Вместе что-нибудь решим. У нас хорошая библиотека. Покопайтесь в ней. Может быть, что-то найдете. А пока — знакомьтесь с инструкциями, с людьми, оборудованием и держите в голове задачу.
Этим я и стал заниматься первые дни.
Продолжение следует