Л.С. Русин вспоминает. II Каким я увидел Саров

Во время войны отец ушёл в армию, тогда мать вместе с нами уехала из Сарова к бабушке в Илёв, не могла одна справиться. Жить-то надо как-то. Пошла мать в колхоз работать счетоводом.

После войны отец вернулся, и родители подали прошение обратно в Саров, их взяли. Жить было негде, и они поселились в Балыкове. Ездили из Балыкова на работу на грузовичке, их возили. Балыково уже было за зоной, это был 49 год.

Я учился в Илёвской школе, когда мать с отцом уже жили в Балыкове. Потом начали строить новое жильё в Сарове, а мы попали в свою старую квартиру в 64 корпус. Где жили до войны. Как в романах.

64-й корпус — это историческое здание. Сейчас уже никто о нём не знает. На этом месте сейчас стоит коттедж — гостиница. Это очень интересное здание, где-то в исторических фотографиях оно есть. Здание двухэтажное, бревенчатое, обшитое, огромные окна. Наверное, великокняжеский дворец [1]. Для царя даже его готовили, но поместили там князей. Потолки высокие, двери устрашающего формата, во всём остальном он мало чем отличался от обычного деревянного дома. Лестница на второй этаж, удобства за углом. После того как отпраздновали канонизацию Серафима Саровского, там, видимо, была школа [2], тут же были не только монахи, но и обычные граждане, их надо было учить. А после, по инерции, и советская школа. Там жили потом учителя. Когда школа ушла оттуда, я не знаю, но учителя там жили. Ксения Демидовна Рязанова там жила, она нашей соседкой была. Мы уже уехали, на Финский нас переместили, а она там ещё оставалась. Но раз здание было никудышное, почтенные граждане уползали в другие места.

За квартиру в 64 корпусе не платили, брали с нас только за свет. Приходила время от времени тётенька, смотрела, сколько у нас электрических плиток, сколько лампочек — учёт был такой, счётчиков не было. Народ у нас был способный на всякие подвиги, умудрялись замаскироваться, чтобы денег не платить. В моде был жулик-патрон. Его вместо осветительной лампы вставляли, а в него можно было воткнуть вилку, и не одну. И платить за более мощный прибор, как за лампочку. Сейчас не знаю, есть ли такие или нет, тогда это было в моде. Жулик-патроны продавались в магазине. Но, конечно, если застукают, могли наказать.

Я и колонистов видел [3]. Мне всего 3 — 4 года было, но я запомнил. Оборванцы голодные, драные. Я их видел на улице. Запомнилась такая сцена: мы идём с матерью, мать меня ведёт за руку. Старый мост у колокольни, мост проломанный, торчит длинная доска, на доске один хулиган катается, доска опускается вниз, чуть не до воды, потом вверх идёт. И он не боялся ни рёбра поломать, ничего. Это мне запомнилось.

Потом запомнилось, как 5-й корпус строили на улице Советской. Двухэтажный деревянный, для саровской элиты.

Самым престижным жильём был в то время 31-й корпус, где прокуратура потом была [4]. Трехэтажное здание, там господа саровские жили. Начальники, прочие. А вот кельи… я в некоторых бывал. Где сейчас снесли детскую поликлинику… я был в этом здании, когда ещё там были монастырские кельи. Кельи были незавидные, но для монаха, для одного, может, оно было и ничего. Комната три на три метра с окном приличным, прихожая тоже 3 на 3, но в ней окна не было, только из коридора печка в прихожей, может, какие подсобные шкафы, что-то для дров. Удобства не за углом, а прямо в том же здании, прямоточная система, всё летело сверху до низа в подвал [5]. В советские времена в кельи эти набили нищеты, откуда она набежала, неизвестно, из окрестных деревень, в основном. Таких же, как Илёв. Почему они сюда побежали? В деревнях было жить невозможно. В Сарове завод 550 завелся, а заводской рабочий — это уже пролетарий, его не расстреляют и не обидят. И вот они сюда потихоньку пробирались и поселялись.

В 49 году к нам в Илёв приехала машина ЗИС-110, забрала наши манатки и нас с братом и увезла в Саров. Место в царском дворце мне очень нравилось. Тогда висячий мост на другой берег был в другом месте, по сравнению с тем, что сейчас. Он был прямо у нас под окнами 64 корпуса. Мимо нас толпы шли день и ночь, а мост скрипел. Мост был подохлей, чем нынешний, висел пониже, метра полтора до воды не доставал. Мост был простенький, из досок и щитов. Когда наступало половодье весной, щиты деревянные с моста разбирали и уносили. Оставались только тросы висеть. Школьники со Старофинского должны были в школу через мост ходить, а моста нет.

Мост большой был около колокольни. Но это был мост уже советских времен. Царских времен мост был плоский, а в советское время его модернизировали, он стал горбатый. Стал более прочным для машин, пожёстче, и кроме того перед мостом сделали ледорезы.

Я застал моменты очень интересные, лет мне было 14 – видел сплав по реке Сатису. По реке с Кремешков молем сплавлялись брёвна, они упирались в запонь, мужики на берегу, где сейчас угловая северо-западная башня, баграми зацепляли бревна, канатами вытаскивали бревна на берег, помогая себе крепким матом. Многие бревна не успевали схватить, они уплывали. Пойманные же брёвна тащили в ДОК на распиловку.

Мне в Сарове понравилось. Зима, мороз, до Нового года в 49 году снега не было. На реке был лёд, это мне напоминало Илёв, там катались на коньках на пруду. У меня были коньки, что было далеко не у каждого. Мои коньки назывались «английский спорт». Потом какой-то негодяй (ещё в Илёве) меня уговорил, давай меняться на снегурки, вон они какие красивые! Обманул, вдобавок новые коньки были не точёные. А у меня коньки были хорошие, от папани достались. И мы с другом делили мои снегурки пополам, я ему давал один конек, себе один оставлял. Так на одном коньке каждый и катался.

Саров был бандитское место. Тут было два слоя: интеллигенция, культурные граждане, они получали хорошие зарплаты, хорошие надбавки, и – нищета из деревень. Была классовая ненависть. Поймать, обобрать буржуя было священное дело, да ещё в рожу ему дать в придачу. Мой знакомый — потом мне рассказывал — сам обирал таких граждан. В пещеры заводил, и давай выворачивать карманы. Потом, рассказывал он, много лет спустя меня один встретил: помнишь, ты меня обобрал? – Нет, не помню. Это в Сарове из ближних деревень такие взялись.

Преподаватель в школе 100 рублей получал, 1000 до реформы. Это были неплохие деньги. Бухгалтер 800 рублей. Старший бухгалтер 1200. Извозчик на лошади, который возил по городу всякие материалы – 300 рублей.

Многие пытались огородики завести, кроликов. У нас был огород сотки полторы между домом и речкой, некоторые пытались раскопать в кустах хоть пару грядок. Луговина, где были раньше монастырские огороды, была вся обработана. К реке примыкал школьный огород, мне приходилось там работать. Это было не в тягость. Правей территория принадлежала зеленхозу, между баней и школьным огородом тоже всё было распахано. Это сейчас там болото, а раньше росла капуста, здоровенные зеленые огурцы. Школьный огород охранялся, но бандиты переплывали речку, откуда сторожа их не ждали.

Население Сарова быстро стало расти. Стали приглашать бедных людей работать. Некоторые сомневались — про Саров ходили разные слухи — дескать, запрут, и оттуда 20 лет не выйдешь. Начались взрывные работы, грохотало по лесу, и очень хорошо было слышно. В 49-й школе двери открывались, если испытания были. Тут-то народ был закаленный, уже не обращали внимания, а там, в округе, косились — стоит ли ехать. Далеко не все бросались. В Илёве был народ недоверчивый, поначалу ехали единицы. Как вербовка была организована, не знаю, но при входе была, видимо, какая-то контора, в которую можно было обратиться. Начиналось разбирательство, довольно долгое. Тут и в Сарове, прежде чем закрыть зону, произвели чистку. Подозрительные элементы были высланы. Некоторые говорили, что такие в Хитрый посёлок сбежали. Потом это повторялось с людьми, которые отсидели тут. Тоже чистку делали.

Я с ребятами ходил в лес за ягодами на Филипповку. Прямо скажу, у нас лишних денег не было. А хотелось и в театр сходить, и в кино.

Нас собралось несколько человек с Финского посёлка. Я не говорю про тех, кого привезла Москва, деток богатых родителей. А мы были как крысы пронырливые. Жить-то надо. Утречком рабочий поезд был до Протяжки, в 5 утра примерно, там же и лагерь был, каторжники работали. С собой — по куску хлеба, и целый день рыскали. Иногда по ведру черники удавалось набрать, это без всяких приспособлений. В неурожайный год — только по бидону. Оттуда — пешочком. Из дальнего угла, мы за Филипповские поля ходили — 17 километров. Дорога шла там же, где сейчас. У Протяжкинского пруда была прорвана плотина, зияла дыра огромная, через неё текла вода.

Я чувствовал себя в лесу как дома. Лес был замечательный. Тогда за Маслихой луговина была очень красивая. По реке рос шиповник, смородина, хотя и стадо уже появилось. Стадо стало расти катастрофическими темпами, голодные хотели все наесться, все разводили скотину. У лыжной базы было поле, росла капуста, была где-то, говорили, даже поляна с помидорами. Сажал зеленхоз. Около пионерлагеря были молодые посадки, я их застал — они в наш рост были.

Добытую чернику продавали на рынке, который был на месте нынешней «Рябинушки». Рядом было заведение «Бычий глаз», жёлтый домик финского типа. Говорили даже, что там бочки с икрой стояли.

Магазин был ещё в храме Живоносного Источника. Наверху была столовая, а внизу магазинчики. Мясо там продавалось.

В кинотеатре «Москва» был буфет. Пиво продавалось разливное.

Саров был очень загажен, работники завода были тоже нищие люди. Склоны горы были все в отходах человеческой жизнедеятельности, туалеты не справлялись. Вся гора была обледенелая, желто-рыжая, я ещё это застал, в 49 году это было. И по этим наледям каталась детвора саровская на фанерках, картонках. Гора была заставлена сарайчиками для дров и покрыта слоем дерьма. Это облик нашего славного города. Поэтому окрестные жители говорили: «Саров – сс*ный город». Потом, правда, когда тут появилась возможность зарабатывать деньги, все, кто мог, сюда проникли.

Где проспект Мира пересекался с улицей Гагарина, была вырубочка небольшая, на ней стояли дома три избяного типа, бесшабашным образом разбросанные, вкривь и вкось, говорили, что это дома лесников. Левее было кладбище городское. Кладбище было достаточно убогим, кресты были никудышные. Всё было бедно. На краю кладбища был вал. По валу этому я ходил, мы ходили туда за ягодами. Ягод было немного, но нас это не смущало, как не смущало и кладбище. Зимой с вала на салазках катались.

Я ещё застал кладбище около церкви Всех Святых. Как мне рассказывали, Саров умудрился это кладбище обокрасть. Около Саровки была дорога плохая, и тутошнее руководство распорядилось замостить её каменными надгробиями. Потом, когда прокладывались траншеи, находились и чугунные крышки гробов. Один приятель рассказывал, что он видел, как хоронили сзади кино «Москва». Кого там хоронили? Говорят, что, когда рыли траншею, нашли останки человека в сапогах, но сапоги были все разрезаны — чтобы не обокрали покойника. Была такая практика.

Когда я приехал в Саров, то сравнение иногда было в пользу Илёва, а иногда — в пользу Сарова. Я в Илёве ухитрился заболеть, в том же году, когда попал в Саров, в 49-м. Попал в Вознесенскую больницу. Доктора относились хорошо, но палата — несколько мальчиков и взрослые мужики. У меня было воспаление лёгких, со мной лежал парень — у него рана на спине, топором прорубленная, мужики с воспалением и ещё с чем-то. Вечером нить лампочки светилась еле-еле, но рентген был. Я человек любопытный, заглянул в соседнюю комнату — покойник лежит. Из больницы вышел, у тётки несколько дней переночевал, у меня там тётка жила. Она нашла лошадь, которая шла из Вознесенска в Илёв, никакого регулярного транспорта не было. Она меня посадила на попутную телегу, и меня повезли. Ехали через Мотызлей, был мост через Сарму просто жуткий.

В Сарове на другой год я опять заболел воспалением лёгких, попал на Маслиху. Положение в Сарове мне показалось хуже, чем в Вознесенске, для меня даже не нашлось одежды. В своём нельзя, пижаму, верхнюю часть, мне нашли, а штанов нет. Поместили в одноэтажное здание, которое буквой П, оно одно и было. Был ещё сзади двухэтажный дом — роддом. Сбоку деревянная избушка — мертвецкая. Рядом мусорные ящики, мужики заинтересовались — а в ящике ребёнок валяется. Такая была ситуация. Только через некоторое время какие-то нашли мне кальсоны.

Я удивился, увидев, что по городу маршируют колонны каторжников. В чёрных бушлатах. Бараки были, где стадион, вдоль Колхозной были бараки, на улице Димитрова и где сейчас улица Силкина. Были ещё бараки, в которых не каторжники, а просто рабочие жили, за Саровкой.

Колонны плотные, охранялись дубаками, так местные жители называли тех, кто охранял зэков. Каждое утро их гнали пешком по Финскому, нередко с собаками. Иногда колонны отвозили на машинах, на открытых, зимой тоже. Наверху машины был барьер, за ним два охранника с автоматами наизготовку, по другую сторону были сделаны лавки, на которых сидят каторжники. Мне казалось, что взять этих автоматчиков матёрым зэкам было бы раз плюнуть. Когда я был, попыток побега не было, но перед этим рассказывали, что зэки утраивали восстание. Среди них были и лётчики, и бывшие военные, и они решили захватить самолёт и бежать. И вот ночь, охранник стоит у самолёта, как рассказывали, а каторжники ползут в халатах, или простыни они напутали на себя. Часовой, что удивительно, не проспал, застрелил нападавших. Одновременно на улице Димитрова другая часть зэков, видимо, согласованно с первой, напала на охранников бараков. Мне об этом рассказывал мой знакомый, который на Димитрова жил. Утром встаём — а на заборе висят каторжники убитые. Которые раненые, тех охрана добивает. Подъезжает грузовик, охрана их за руки, за ноги — и увозит.

Потом мне рассказывал другой товарищ, он со мной учился, а жил на Баклашихе, что некоторые зэки убежали из лагеря, и до Баклашихи добежали. Но и зэки глуповаты, ориентировались плохо, подготовились плохо, бродили по лесу, и их догнал карательный отряд. Перебили всех, там и закопали.

Мне как-то показали места в конце Протяжкинского пруда, три примерно места, где закапывали зэков. В то время они были убиты, или в другое, не знаю. Это на берегу пруда, где сосновая роща, там ручей впадает в пруд, там как бы озерцо, потом подъем на гору и сосновый лес. Вот в этом сосновом лесу.

Ещё не так давно, лет 20 — 25 назад, когда я ещё работал, мне мужик, который работал со мной, рассказывал. Они жили на Куйбышева, и однажды на месте, где теннисные корты, стали трубы прокладывать или фундамент делать, и открылись массовые захоронения. Вызвали солдат, они затолкали всех покойников в мешки и куда-то увезли. Много было костей. Это было, когда строили корты.

Некоторых заключенных я знал. Люди они были разные. У нас был сосед М., смирнейший человек, он был бухгалтером, воровали другие, а меня, говорит, посадили на 8 лет. Был порядочный человек.

По городу два автобуса ходили. Автобусное движение открыли – это было что-то грандиозное, как метро в Москве. Городское кольцо: от 1-го завода – через Саровку – церковь Всех Святых – поворот на мост – тополиная аллея – Финский – Советская улица – у парка поворот к Маслихинскому мосту – Октябрьский проспект – мимо колокольни к 1 заводу. Номера маршрута не было, был он один. Может быть, и в обратную сторону ходил, точно не помню. Это было году в 51-м, что-нибудь вот так. Это шик был – прокатиться на автобусе.

Автобусный билет стоил 45 копеек. Но это позже, видимо. При Никите округлили до 5 копеек. Но мы иногда ухитрялись проехать без билета.

Не все улицы были мощёными. На Финском была щебёнка, сверху побрызганная битумом. Тротуаров на Финском не было. На улице Мира, бывшей Сталина, и асфальт появился. Съезд знаменитый от церкви Всех Святых к мосту – булыжник был. Зимой наледь образовывалась, женщин заставляли песком посыпать эту гору, потому что начальники не могли въехать в гору. В более поздние времена стали использовать топки с углём, появился шлак, шлаком посыпали.

Через 5 КП дорога была первобытная, замощенная бревнами.

Жителей Сарова приезжие граждане называли «саранча». Саровских людей боялись, коренных, которые жили в монастырских кельях. Которые ещё от завода 550 остались. Это был народ жёсткий, и девушки, и мальчики, все не робкого десятка. Те, что потом из деревень приехали, были более тихие, спокойные, не такие дерзкие.

Баня была сначала только одна, где грязелечебница. Хорошая, обширная баня, но народу всегда было много, очередь: женское отделение, мужское отделение, парилка. Парилка была очень хорошая. Я не любитель, но мужики говорили. Даже, когда в последующем построили баню на Колхозной и на Гагарина, в грязелечебнице была самая хорошая парилка.

Баня на Колхозной была с воинской частью совместная, потом появилась новая баня на Колхозной, и последняя, модная – на Гагарина.

В красной бане скамьи были деревянные, водоразборные тумбочки, над ними два крана, холодная и горячая вода. Пол асфальтовый, несколько душей, в серединке – парилка. Парилка по каким-то дням была для мужчин, по каким-то для женщин. Окна были замазаны белой краской, но верхние части были чистые. Говорили, что там иногда тоже поворовывали, банщика, говорили, заставляли выплачивать, какие-то скандалы были с кражей имущества. Каждый моющийся надевал себе на руку ключ. Иногда забавные вещи были. В женское отделение любопытные мужики заглядывали, там не замочная скважина была, а целый пролом, чуть ли не рука могла пролезть. Женщины были не робкого десятка, они любопытных обливали кипятком.

В бане на Димитрова тоже было романтическое приключение. Одного артиста из нашего театра банщик поймал за деяниями, которые в библии описываются, в городе Содоме. Он соблазнял молодых людей, всего за трояк или пятёрку, молодые люди шли навстречу, зарабатывали таким образом первые трудовые деньги. Бдительный мойщик поймал, артист был наказан, как – не знаю. Тогда статья была за мужеложство. Шум был в городе.

[1] В 1903 голу на правом берегу Сатиса были построены два «великокняжеских павильона».

[2] Предположение Л.С. Русина. Другими источниками не подтверждается.

[3] Очевидно, это были воспитанники детской трудовой колонии, существовавшей в 1943 – 1946 гг.

[4] Здание монастырской новой житницы.

[5] Так были устроены монастырские отхожие места в каменных корпусах.

Л.С. Русин. Январь 2022 года

Продолжение следует