Д.А. Балашов. Мы тоже создавали атомное оружие. Часть IV. О Завгороднем А.Т.

К публикации подготовили М.А. Власова, Н.А. Волкова, Ал.А. Демидов и А.М. Подурец

О Завгороднем А.Т.

Среди многих людей, с которыми мне пришлось общаться и работать в течение всей своей трудовой деятельности, Завгородний был наиболее интересной и своеобразной, на мой взгляд, личностью. Это был яркий организатор, да и к тому же дотошный экспериментатор.

Андрей Тимофеевич Завгородний

Андрей Тимофеевич не был человеком легким в общепринятом смысле слова. Поэтому общение с ним нередко сопровождалось бурными, но, к счастью, недолгими обострениями. В исследовательской работе он проявил себя как неутомимый искатель и воплотитель, к тому же энтузиаст и оптимист, наделенный высшим стремлением к познанию нового. Некоторые черты его характера представились мне существенными, другие же даже досадными. Он мог быть несправедлив и великодушен, расчетлив и щедр, несносен и весьма обаятелен, весел и по-детски прост. А все то, что касалось его самого, т.е., что «выпадало» на его долю, воспринимал эмоционально и с нескрываемым негативным оттенком, трудно переносил и переживал. Так, например, лишение (из-за спичек, обнаруженных в его кармане в проходной завода 2 большой суммы денег, которую должны были ему вручить с орденом «Трудового Красного Знамени» надолго разрядило его душу и до такой степени, что нудное и злое ворчание, как правило, он завершал словами: «А те, кто лишил меня этих денег, к побрякушкам относятся так же, как и я!»

И все это, взятое вместе, было основой его Личности, в которой доминировало стремление к решению четко поставленной перед отделом задачи. Он, как ребенок, радовался результатам каждого проведенного опыта и любому проявлению хорошего начала в людях.

Поскольку он был нрава вспыльчивого, то страшно досадовал, если замечал, что кто-то из работающих не подходил к порученному им делу так же, как он. А когда кто-то не шел ему навстречу, или не мог его понять сию минуту, он мог услышать от него за это и нелестные слова. Но восстанавливался быстро. Угомонится и тут же все забудет. Так что он был груб, но добр. А последнее, все же, в нем превалировало.

Обычно он, стройный и опрятно ухоженный, появлялся на работе не спеша, но уже с порога готовым давать нам указания, объяснять или помогать. А затем, «сев на телефон», начинал звонить во все концы. Такой была обычная и хорошо нам знакомая и понятная его манера поведения в работе и подхода к общению с нами каждый божий день.

Знал я Андрея Тимофеевича с 1947 г. В этом году он нам – десятиклассникам – начал преподавать физику и математику. Это было вызвано тем, что Приезжев И.Н., который до этого вел у нас эти предметы, при организации объекта был выселен из поселка за то, что его брат, как я уже писал об этом, был осужден по 58-ой статье. Ивана Николаевича заменила только что окончившая пединститут Балашова Л.Ф., но в летние каникулы 1947 г. она уехала в г. Саранск и из-за болезни не вернулась.

И вот, в один из дней ноября директор школы Меднов Г.И. представил нам Завгороднего — симпатичного, высокого роста 29-летнего лейтенанта, бывшего фронтовика. Преподавал он нам по вечерам, ибо совмещал это с основной работой, как мы тогда говорили, на заводе. С первого вечера знакомства он повел себя с нами легко и свободно. А за время занятий, например, для меня стал любимым учителем. Предметы он объяснял популярно, со своеобразной формой рассказа (из-за того, что не имел педагогического образования), чем развивал наш интерес к предметам, а главное – их понимание. При приеме экзаменов он показал себя как психолог — профессионал. Простотой общения он создал спокойную обстановку и свел экзамены как бы к товарищеской беседе. И все, что он вложил в наши головы и души, нам пригодилось, т.к. мы все вышли «в люди». Мы, кроме двух девушек, которые не захотели дальше учиться, закончили среднее или высшее учебное заведение.

И вот я рабочий человек. В первый же свой трудовой день встречаю Андрея Тимофеевича. Оказывается он, как и я, сотрудник отдела, руководимого Альтшулером. Здесь мне с ним пришлось быть до 1953 г., а затем до 1956 г. в отделе Некруткина. Он показал себя как весьма деловой человек. Участвовал в экспериментальных работах и в разработке трех модельных зарядов, которые у нас с Леденевым были основным инструментом в наших работах. Но с ним я мало был связан по работе.

Продолжительное время мне с Завгородним пришлось работать в отделе Некруткина. Здесь я в роли техника, а затем инженера был с ним связан в период 1954 — 1956 гг. при отработке артзаряда (чертежно-техническая документация на заряд имела индекс 11Д, за что его остряки окрестили как изделие одиннадцати дураков). Это была весьма трудная и напряженная, особенно в заключительной стадии, работа.

В этот период я систематически стал пропускать занятия в институте. Меня даже хотели за это исключить, был уже подготовлен приказ. Но директор института Сазонов А.А. счел нужным мне позвонить на работу и сообщил, что если я в течение недели не представлю оправдательный документ, то он приказ подпишет. Меня спасли дети. Он вместе с матерью в это время находились на излечении на Маслихе. И это послужило поводом жене обратиться к врачу за справкой для меня. И если бы не это совпадение, то я бы был исключен, т.к. мои оправдания занятостью на работе Александр Афанасиевич решительно отверг. Так что нет худа без добра.

За участие в отработке артзаряда я был переведен в инженеры. Это было в конце января 1956 г. Совместно с лаборантами Ростовым С.А., Павлуниным Н.Ф., Гориным В.В., Кирюхиным А.В. и Мухиным И.Н. я проводил два опыта, один из которых был с «натурой». Результаты этого опыта ждало руководство, т.к. «на носу» были Госиспытания. И вот около 8-ми часов вечера в каземате раздался телефонный звонок. Взяв трубку, я услышал чуть гнусавый голос Андрея Тимофеевича, переживая в ожидании результатов опыта, он не выдержал и поинтересовался в очередной раз:

— Дмитрий… Как у тебя… идут дела? – не спеша, привычно растягивая интонацией и паузами отдельные слова, спросил он меня.

— Подготовка почти завершена! Минут через 20 — 30 опыт должны закончить! – резво сообщил я ему о состоянии дел.

-Смотри, не подведи меня… Сегодня я у Некруткина подписал приказ о переводе тебя в инженеры, — со свойственной манерой говорить сообщил он мне об этом.

— Спасибо, Андрей Тимофеевич! Не беспокойтесь! – радостно заверил я его.

Конечно, приятно было услышать такую новость. Тем более, я и не ставил вопроса об этом. Он это сделал по собственной инициативе.

Им всегда владела суета жизни. Часто его можно было видеть брюзжащим, ибо он всем безбожно был недоволен. На всех сердился из руководства, всех их бранил. Искренне похвалив тебя, он мог тут же высказать критическое, а порой героическое – добродушное или весьма злое – мнение. Непостоянство его характера я много раз испытал и на себе. По природе своей, он во всем любил порядок, причем основательный. Не терпел нерасторопность, медлительность, безразличие. А когда возникшие обстоятельства, например, тормозили его выезд на площадку для проведения экспериментов, то тогда у него все становились виноватыми. В таких случаях у него появлялись враги даже и в «верхах»: какие-то «щелкины», «боболевы» и др., мешавшие ему работать. За глаза он их критиковал за все. За что был у них в тени. А жаль! Болел-то он за общее дело, а не за свое.

Завгородний – по натуре неугомонный и брюзжащий, — был человеком необыкновенно заботливым. Всегда для кого-то что-то выбивал и доставал, искал и находил, узнавал и просил, заказывал и получал, звонил и отвечал, т.е., всегда был занят вопросами сотрудников отдела. Переживал, если не сказать, страдал и кого-то ругал, когда не смог, например, что-то «выбить» к очередному опыту или что-то тебе не смог сделать. Личным примером, всей своей личностью он учил и показывал, как нам следует работать. А в дни проведения опытов обязательно, причем по несколько раз, звонил на площадку. Переживал и ценил наш труд. Ценил усердие и старания наши. Преданность труду и добру – основные черты его характера. Таким он был: свободным, ворчливым, грубым, добрым и деловым.

Во всех делах энергия из него, неспокойного, била ключом. Он, подобно К. Брюллову, который писал, что если он не сочиняет и не рисует, то не живет, не мог жить без работы и забот. Эту его особенность весьма умело использовал в своих целях Некруткин, переложив на него все свои функции начальника отдела, оставив себе только лишь обязанности начальника сектора (сектора 11), т.е. перепоручил ему весь объем работ отдела по созданию артзаряда. Его разработка шла при участии академика М.А. Лаврентьева. И Андрей Тимофеевич, являясь неофициальным замом Некруткина, тем не менее, как ломовая лошадь тянул весь этот объем работ. И как организатор он поражал меня своей деловой активностью, а как экспериментатор – своей дотошностью и скрупулезностью.

Опыты в стиле «тяп-ляп» — не переносил. В любом случае, даже на начальном этапе изучения вопроса любой сложности, имел обыкновение проводить опыты только на сборках, выполненных по чертежам с высокой точностью и качеством их монтажа. А когда у Завгороднего в практике работ встречался непонятный (побочный) факт, то он на его понимание бросал все свои силы и знания. Как это было, например, в опыте с отсечкой полусферической формы из оргстекла (в обиходе называемой «фонарем»), в котором на пленку наложился дополнительный ореол («борода»), сильно замазав фотохронограмму, т.е. картинку изучаемой стадии взрыва. Невозможность ее расшифровать, и это главное, в силу своего характера Андрей Тимофеевич, конечно, не смог стерпеть. И что только не делал он с фонарем, каких только ухищрений не применял, а «борода» с пленки не исчезала. Он даже выразил недоверие лаборантам и сам решил претворить в жизнь свой последний замысел. Но ореол «не подвел лаборантов», ибо и в этом случае замазал картинку.

Разделаться с этой «злой силой» помог случай, когда возникла необходимость в одном из очередных опытов повысить точность измерений, а это потребовало увеличить скорость вращения зеркала фотохронографа. Нужно ли говорить о том, что было с Андреем Тимофеевичем, когда картинка на пленке неожиданно оказалась без «бороды». Из этого следовало, что зеркало при малой скорости вращения с появившейся картинкой относительно долго находилось в поле «зрения» фонаря, а в этот период времени побочный световой эффект, возникающий в нем, успевал отметиться на пленке там же, где зафиксировалось до этого отражение характера исследуемого процесса.

Он был просто по-детски счастлив, ибо не было для него – исследователя – ничего приятнее, чем верное и полное раскрытие смысла и природы нового. В этом его может понять только истинный экспериментатор. А своим скрупулезным подходом к качеству регистрации он способствовал как пониманию физики процесса, так и повышению техники эксперимента.

Так что Завгородний был не просто трудяга, а влюбленным в то, чем приходилось ему заниматься, т.е. в исследовательское дело. В этом загадка и разгадка его личности. Его работы имеют научный и практический интерес. Они внесли определенный вклад в решение тематики работ предприятия тех лет. Особенно, конечно, проведенный им весьма сложный цикл опытно — конструкторских работ по отработке артзаряда, который весной 1956 г. успешно прошел Госиспытания. Но за решение этой проблемы, т.е. за создание артзаряда Завгородний в группу сотрудников во главе с Некруткиным и академиком М.А. Лаврентьевым, которая была удостоена Ленинской премии, не был включен.

В науку Завгородний, боевой воин-офицер, пришел человеком с удалой и любознательной силой. Работал в совсем другом темпе, нежели бюрократическая система. В ней слишком многое мешало его характеру. И что именно? Это сложный вопрос, ибо он состоит из многих обстоятельств времени, взаимоотношений и человеческих сил, которые всему этому противостояли. А в силах есть предел. И он до конца стоял на своих индивидуальных позиция. В его правилах было никому не льстить, не трусить и говорить правду. Отношение к нему со стороны некоторых руководителей, я считаю, было несправедливым, что, как правило, служило поводом к конфликтным ситуациям. И он вынужден был кочевать из отдела в отдел. Он так и не нашел тех условий, под крышей которых ему было бы спокойно и уютно, и в той мере спокойно, в которой ему было бы спокойно работать, заниматься делом, без чего он не мог жить.

Если вспомнить историю, то современники часто не замечали или не могли понять некую личность в своем окружении. Они даже не могут, а то просто и не хотят зачастую выделить ее характерные особенности и с раздражением говорят о таком человеке, возводя его в лучшем случае в разряд чудака, как, например, в 1989 г. Первый Съезд народных депутатов СССР не понял А.Д. Сахарова на одном из своих заседаний. А поскольку и личность Завгороднего была неординарной, то понять его необходимо не только ради памяти о нем, но ради самих себя, живущих. И уж если вспоминать о нем, то не на уровне какого-то бытового эпизода, которых, как говорит молва, у него в последние годы его жизни особенно, было предостаточно. Иначе в себе можно затоптать самое драгоценное – нравственное начало.

Так что у Андрея Тимофеевича была нелегкая судьба. Нелегкая, но вместе с тем и прекрасная, ибо

«… друг Родины он был,

Отраду в том лишь находил,

Что ей, как мы, служил, трудился»

(В. Капнист)

С таким человеком, по-моему, нужно было быть очень бережливым. Но, увы!…

Продолжение следует

Часть I. О работе в отделе Альтшулера.

Часть II. Как мы работали.

Часть III. О Б.Н. Леденёве.

Часть IV. О Завгороднем А.Т.

Часть V. О Кузьмиче А.И.

Часть VI. О Лавровой Н.П.