Д.А. Балашов. Мы тоже создавали атомное оружие. Часть VI. О Лавровой Н.П.

 К публикации подготовлено М.А. Власовой, Н.А. Волковой, Ал.А. Демидовым и А.М. Подурцом

О Лавровой Н.П. и попутно о других

В конце 1960 г. наш отдел, единственный на предприятии, занимающийся вопросами ВВ, остался без руководства. Некруткин В.М. после очередной опалы еще не «всплыл», а Кузьмич А.И., как я уже писал, уехал в Москву. Начальство сектора 03 решило отдел ликвидировать, мотивируя тем, что для его руководства нет соответствующего специалиста в области ВВ. И он был расформирован. Шутова В.И., Журбу М.П. и меня взял к себе Козырев А.С., а остальных сотрудников – завод 2, образовав на их основе научно-исследовательский отдел (НИО). По рекомендации Комарова А.М. начальником НИО был назначен Клочков. Но в июне 1961 г. Музруков Б.Г. своим приказом перевел меня в этот отдел. К этому времени его состав был пополнен несколькими работниками завода, среди которых была и технолог Н.П. Лаврова.

Впервые я увидел ее, Нину Иванову, в 1955 г. при случайной встрече на территории завода, где она после окончания Московского химико-технологического института (МХТИ) им. Менделеева Д.И., начала свою трудовую деятельность. Степенная в своих движениях, скромно одетая, вся она с полноватой выше среднего роста фигурой, полноценная блондинка показалась мне тогда какой-то миловидной, весьма привлекательной девушкой. Я бы сказал, она не из тех на кого не оборачиваются на улице, она несла свою голову с округлым лицом с красивыми глазами, а также с застывшей, еле заметной улыбкой, которая придавала лицу жизнерадостный вид и говорила о том, что ее хозяйка обладает доброй душой, с изяществом. К ней я тогда с полной уверенностью применил слова: «в здоровом теле здоровый дух». И вот она уже Лаврова, мать двоих дочерей.

В первый период Клочков И.С. привлек меня вместе с Хабаровым И.П. к разработке методом измерения задержки детонации одного взрывчатого состава (ВВ). А Нина Петровна руководила участком, где нам готовили детали из этого ВВ. Здесь ее всегда можно было видеть с лицом, оживленным улыбкой. Показывала себя женщиной весьма деловой, серьезной, с добрым характером, не лишенной чувства юмора.

Иван Степанович Клочков

После завершения разработки указанной методики я и Нина Петровна были включены в руководимую Некруткиным группу по изучению одного из составов, о чем уже шла речь. Так мы с ней оказались в одной группе.

Лаврова знала себе цену и умела свою точку зрения отстоять, т.е. в любых случаях оставалась сама собой. За почти независимое поведение, вплоть до ухода на пенсию, была вне поля зрения начальства. Хотя, вообще, оно не очень-то шибко пеклось и о других своих сотрудниках. А ведь, как правило, состояло из «борцов за народное счастье». А чтобы казаться таковыми, каждый из них должен был хоть бы стремиться прочь от эгоизма. Но этого в них нельзя было обнаружить даже под микроскопом.

А Нина Петровна, — оптимистка от природы, — на все это не обращала внимания и на работе всегда появлялась веселой и подобранной, понимая, что внешний вид говорит о внутренней культуре человека, от чего, естественно, зависит и чистота эксперимента. Несколько медлительная в своих действиях, она на сделанное ей как-то на этот счет замечание, с доброй улыбкой на лице ответила мне, что экспериментатор должен быть чуточку ленив. Ничего не скажешь – философская позиция. С ней нельзя было не согласиться.

Состав нами широко и основательно был изучен. Но к той задаче, к которой его предложил Некруткин, не подошел. Проблема осталась. К ее решению были подключены ведущие институты страны. А в отделе ей заняться поручили нам с Лавровой. С этого момента мы с ней стали работать в тесном сотрудничестве. Наш тандем – технолога и экспериментатора, имеющего право вести взрывные работы – зиждился на приобретенном опыте работ, на совместных поисках и обсуждении результатов измерений.

Все в нас, однако, было непохожим. В общительном женском характере Лавровой в изобилии были как раз те качества, каких отчасти не хватало мне – возвышенности, веселости, поэтичности; а они-то, эти качества, не менее важны не только в быту, но и на работе, чем сдержанность моего, несколько замкнутого нрава. Так что в нас было все разное, начиная от душевного склада, темперамента, поведения и кончая манерой держаться и даже говорить.

Я, например, как правило, имел склонность несколько утвердительным тоном выражать свою мысль, считая себя в своих вопросах более компетентным. Однако каждое слово обдумывал, подбирал, старался не раздражать и не обидеть Нину Петровну. Не очень быстро соглашался с ее доводами или возражениями. Иногда надолго замолкал, подыскивая повод для своего возражения и несогласия. А Лаврова была более находчивой, чем я. Говорила со знанием своей профессии, если предмет обсуждения относился чисто к технологии, глаза ее сверкали то зарницами лукавства и несогласия, то искорками убежденности и понимания. Только оптимизм в работе был у нас общим – сила надежд и успеха. При решении поставленной задачи мы, из-за несхожих во многом наших характеров, к рассмотрению некоторых вопросов иногда подходили с разных позиций. Мне или ей в таком случае приходилось свою точку зрения долго, а порой трудно отстаивать. К тому же я плохо понимал своим мужским умом женское начало ее натуры. Короче, на спорах держалась наша совместная работа. Естественно, такое активное общение на основе наших научных интересов превратило нас в «неразлучных», что для некоторых остряков — самоучек служило поводом «почесать язык».

Способы переработки состава разработки ЛТИ и практического его использования, защищенные нашей творческой группой, его исследовавшей, авторским свидетельством, мы с Ниной Петровной стали широко применять при поиске рецептуры его типа, — применительно к изделиям, — особенно при работе с рецептурой, составленной для нас химиками М.А. Кирдяшкиной и Л.Е. Корниловой. Состав на ее основе под специальным индексом был внедрен в промышленность. Его основные свойства были изложены в сводном отчете. А более подробное описание пути создания состава нашло отражение в специальном тематическом отчете, выпущенном нами по собственной инициативе. А она в нашем обществе, как известно, наказуема была. Но я думал, что меня – упрямца, это не коснётся, пронесет. Но не тут-то было! Лишили 50% квартальной премии за то, что повторно не пошел с отчетом на подпись к Федорову П.В. Он в это время, из-за болезни Некруткина, временно исполнял обязанности начальника отдела и при ознакомлении с отчетом сделал такие замечания, которые я решил с ним их не обсуждать, ибо они исходили от неспециалиста в этой области, а сделать это с Клочковым после его возвращения из отпуска.

Но одно из них все же решил оспорить, т.к. оно относилось к области русского языка. По его мнению в слове эксплоатация нужно писать букву «у», а не «о». Мою ссылку на авторитет школьного учителя по русскому языку и литературе Охлопкова И.М. (это был культурнейший человек того времени, представитель старой русской интеллигенции, в совершенстве знавший три иностранных языка. На наш вопрос в классе Илья Михайлович ответил, что это слово можно писать через «о» или «у». Но при этом уточнил, что лучше писать через «о», то есть по-русски. Однако Ленин, почему-то, писал только через «у»), Павел Васильевич этого не принял. И к тому же посрамил, что я авторитетом в этом вопросе считаю какого-то учителя, а не гения человечества. И другие замечания, из-за незнания предмета, были пояснены подобно описанному (они Клочковым были отклонены, но в конфликтной комиссии при завкоме он меня не поддержал). Под разными предлогами я не приходил к нему дважды в назначенный им день. И Федоров, видимо, поняв причину моего непослушания, решил меня наказать.

В тот же день с сочувствием ко мне отнесся Василенко Э.И., сотрудник лаборатории Федорова, весьма грамотный специалист, окончивший два технических института. Эдуард, в отличие от своего начальника, умел быстро находить общий язык с любым человеком. С ним было приятно беседовать, но особенно слушать и наблюдать за ним, когда он рассказывал какую-нибудь историю из своей бывшей флотской жизни. При широко расставленных ногах он обязательно раскачивался в такт своих слов, делая резкие взмахи одной или обеими руками, и в интонацию голоса вкладывал весь свой темперамент, стремясь этим придать сказанному как можно больший эффект и правдивость или восстановить ту атмосферу, при которой произошла когда-то данная история. А их у него было как в «роге изобилия». В работе он был деловит и серьезен. Никогда не «закипал». В его груди всегда царила деловая и спокойная атмосфера.

И вот он, несколько рослый и худощавый, увидев меня, стоящего около заводоуправления, размеренным шагом моряка с сочувствующим видом подошел ко мне и заговорил:

— Знаешь, Мить? Я только что от Федорова. Интересовался и относительно тебя. Он сказал, что наказал за строптивость и неуважение к нему.

— А как ты считаешь? Для повышения своего авторитета прилично ли ему использовать силу власти?

— Конечно, нет! Он, как мой начальник, особенно как человек, сильно упал в моих глазах. Это не делает ему чести, а тем более, члену партии!

— А что он мог сделать еще?! Ведь у вас, кроме лжи и насилия, нет за душой других мер воздействия! Тоже мне… воспитатели – рубаки!

Эту реплику Эдуард Ильич оставил без ответа, хотя было видно, что внутренне он согласен с моим пониманием вещей. Но не прошло и минуты, как он оживился и, улыбаясь, со свойственной манерой похлопал меня по плечу, как бы говоря: молодец, не падай духом, так держать! Или что-то другое выразил он этим добрым жестом. Но не в этом суть. А в том, что отвлек меня от грустных размышлений. Одаренностью и доброжелательностью к людям была обогащена его душа.

Оставленную выше мысль о составе продолжили с того, что на начальной стадии изучения его рецептуры, из-за высокой чувствительности к удару, работы с ней Некруткин запретил. (Он к этому времени на волне эйфории с его рацпредложением «всплыл», как я уже указывал, в роли начальника НИО. Провел в нем реорганизацию, образовав три лаборатории. Клочков стал руководителем одной из них – газодинамической, в состав которой вошел и я, а Лаврова – в технологическую, руководимую Фомичевой Л.В.) Т.е. она была им забракована. Мои настойчивые попытки убедить Клочкова включить ее в план лаборатории для более широкого изучения, аргументируя тем, что у нее по предварительным данным должен быть малый критический диаметр детонации, а в этом случае, исходя из принципа Ю.Б. Харитона, она должна иметь уникальные взрывчатые характеристики, не привели к положительным результатам. Однако при очередном своем «заходе» я все же добился своего, но частично.

Иван Степанович, как специалист по вопросам чувствительности ВВ, эту рецептуру отверг, а дал согласие на поиски аналогичной, но с низкой чувствительностью и при условии, что конструктора сектора 05 подтвердят необходимость в таком составе. Мы с ним обратились с таким вопросом к Матвееву Г.И., зам. нач. сектора 05 по науке. Но Геннадий Иванович меня, мягко говоря, сильно удивил своей позицией, заявив, что в полной мере их устраивает один из существующих составов и в новом, с повышенными свойствами в перспективе не видит необходимости. При этом он подчеркнул, что это в их конструкциях и не желательно, т.к. вызовет конструктивные трудности и может даже понизить их надежность. Так что весьма оригинальным, на мой взгляд, оказался его подход к совершенствованию АО.

Результаты беседы с Матвеевым меня не убедили, и я продолжал иногда надоедать Клочкову (видимо, не зря меня называли: — «упрям, как бык»), утверждая, что имеющаяся рецептура должна быть перспективной и ее следует довести до «ума». И однажды он, зная на этот счет мнение Матвеева, злобно проворчал:

— Какой толк от этих пустопорожних разговоров.

Помолчав, ледяным голосом продолжил: Бессмысленно даже думать об этом. – И, потеряв контроль над собой, выпалил, на мое очередное несогласие: — Только через мой труп!!

Вот так он, в порыве гнева и откровенности категорично, не допускающим возражений тоном, высказал свое отношение к моим доводам. (Позже, на данных этого состава, он написал докторскую диссертацию, но защитить её я ему не дал. И не без помощи начальников).

Конечно, такого от Ивана Степановича я не ожидал. И мы с Ниной Петровной, после таких его слов, решили рецептуру исследовать нелегально. И в этих условиях смогли ее изучить в необходимом объеме, допуская иногда и нарушения требований действующих инструкций по ТБ. За выполнением таким образом работ, о чем говорили уже, и застал нас А.М. Комаров.

В богатырской натуре Александра Михайловича во всем величии был выражен русский характер: добрый, спокойный и простой. Природа словно по заказу создала его таким. Свою трудовую деятельность он начал счетоводом в совхозе. Работая, окончил техникум. После окончания МХТИ им. Д.И. Менделеева стал работать начальником участка в одном их цехов завода в г. Дзержинске. В 1947 г. был откомандирован на объект в должности главного технолога на завод 2, где затем занимал должность главного инженера. А до того, как стать зам. главного инженера предприятия по вопросам ВВ, был директором этого завода. С великодушной властностью выполнял он свои служебные обязанности. А подходом к нашему нарушению ТБ с позиций специалиста- профессионала помог нам изучить рецептуру в необходимом объеме. А когда мы достигли этого, то стали ждать соответствующего момента, чтобы рассказать о свойствах новой рецептуры ВВ.

И вот, весной 1964 г., узнав от Некруткина, что комиссия по ВВ при Главке через три дня у нас на предприятии начнет свою работу, я обратился к нему с просьбой о включении в ее повестку для сообщения «О новом взрывчатом составе». С Ниной Петровной мы полагали, что те сведения о нем, которыми располагали, могут заинтересовать присутствующих. Но Виктор Михайлович, хотя и обладал аналитическим умом, но больше имел «слабость» изучать, как правило, только то, что требовалось задачей текущего дня и времени. Поэтому, не шел на риск, когда ему приходилось сталкиваться с предложениями перспективного плана. Здесь его позиции практически невозможно было поколебать. Особенно, в этом же плане он не менял свое кредо перед «мелкотой» и трезво не шел на уступки.

Стоило мне произнести ему пару фраз, как он, устремив в меня испытующий взгляд, резким движением подался вперед и ехидно спросил:

— А. кому? Кому все это нужно?! – и произнес он это, почему-то, хриплым голосом. – Ты же понимаешь, о чем говоришь!

Я же нахально продолжал высказывать ему свое мнение о составе. Он быстро «угомонился» и стал слушать, отвалившись на спинку стула. Всякий раз, когда я ловил на себе его взгляд, мне казалось, что он смотрит на меня, как на назойливую муху. И чем ближе я говорил о составе и приводил доводы в пользу его перспективности, у него лицо и без того красное, постепенно багровело – верный признак, что его терпение видеть меня доходит до предела, а тем более, слушать мою «ересь» о негодной и давно забракованной им же рецептуре, и вот-вот его скрытое негодование выплеснется наружу. Но произошло чудо: его лицо с негодующим взглядом несколько задрожало, изменилось в мимике и, подавшись ко мне, произнес:

— А скажи! Кто будет заниматься задачами сегодняшнего дня? – И тут же, в тоне назидания, предложил: Давай-ка, все перспективное оставим нашим потомкам!

С тяжестью этих слов – совета я резко пошел из кабинета и в коридоре чуть не сбил человека.

— В чем дело, Мить?! Почему ты такой невнимательный! – услышал я, в сердцах сказанное в мой адрес, обвинение.

С усилием поднял я глаза и моему взору предстал Алексеев Ю.Ф., ничего не понимающим взглядом широко раскрытых глаз смотри на меня. Увидев мой подавленный вид, с его лица быстро исчезли следы испуга.

— Но что произошло? – поинтересовался он. И тут же, с нотой сочувствия переспросил. – Что же стряслось у тебя?!

От неожиданного столкновения я, разумеется, растерялся, а тем более при виде с испуганным лицом своего старшего коллеги (в этот период мы с ним выполняли одну из работ).

— Простите, Юрий Феофанович. Просто меня сильно расстроил Виктор Михайлович.

И тут же я начал ему излагать из-за чего. Он, высокий, физически сильный, как всегда подтянутый, внешне моложавый, черноволосый с приятными чертами лица, внимательно слушал меня.

До приезда на объект Алексеев преподавал физику в одном из Московских институтов. Имел степень кандидата физ.-мат. наук. За работу в области смешивания жидких сред, выполненную в отделе Альтшулера, в 1953 получил Сталинскую премию. Был убежденным коммунистом. Долгое время состоял членом парткома города. И как верный партии «солдат» был «отличником боевой и политической подготовки». Уверенный в идее и в пути партии, он нетерпеливо подгонял будущее. Убеждал и наше поколение в том, что «мы не на параде – мы к коммунизму на пути». Более всего мне виделось в нем почтение к своему званию, интеллигентность и, какая-то, внутренняя склонность к барству. Хотя со всеми был общителен и любезен. И вместе с тем у него – воспитанном, культурном человеке – иногда пробуждалось даже что-то простецкое, озорное. Чувствовалось, что он любит жизнь, образно говоря, не как аскет или гурман, а как «обжора» — ненасытно, аппетитно. В таком его поведении лежал избыток его интереса к самому себе.

А общаться с Юрием Феофановичем мне было очень интересно и поучительно. Мне всегда не терпелось спрашивать и слушать его. Так, например, как уже говорилось, он мне раскрыл «тайну» обстоятельств возникновения фокусирующих элементов с металлическими линзами.

Но в душе, по-моему, он все-таки был певцом и спортсменом, ибо его страстью было в любую свободную минуту тихо для себя мастерски и с чувством напевать («мурлыкать») какую-нибудь мелодию, либо коротать время в движении. Именно за таким его занятием, т.е. за моционом, и произошло наше с ним столкновение.

Выслушав суть моего вопроса, с которым я ходил к Некруткину, он разделил мое душевное состояние и высказал свое резкое суждение о его позиции, назвав ее ненаучной, а главное, недальновидной. Забыв о своем моционе, он решительно пошел выполнять мою просьбу, т.е. постараться во что бы то ни стало, как он меня заверил, его переубедить. Через 20 — 30 минут Юрий Феофанович, радостно возбужденный, как говорится, с улыбкой до ушей, вернулся в комнату и воскликнул:

— Мить! Все в порядке… Мне поручено сделать сообщение! Срочно готовь мне тезисы!

Восторгу моему не было конца. И тут же приступил к делу. К этому обязывало и то, что до начала работы «Комиссии…» оставалось только два дня. Находясь еще под впечатлением такого радостного исхода, я решил поинтересоваться:

— Юрий Феофанович! А как, все же, вам удалось его «сломать»?

Но он не торопился утолить мое любопытство. Пожал плечами. И только после этого, глядя на меня задумчивыми глазами, нерешительно заговорил:

— Знаешь ли, Мить!… Согласись… Ведь для тебя главное то, что я выполнил твою просьбу. А как? —  тут он прервал свою мысль. Подумав, более твердым голосом закончил.

– Так пусть это остается между нами.

Выступившие на «Комиссии…» Кормер С.Б., Быструев И.М. и др., как один, отметили острейшую потребность в составе с характеристиками, сообщенными Алексеевым. Так что «нашему с Лавровой составу» пришло время. Он заинтересовал как ученых, так и конструкторов. Комиссия в своем решении рекомендовала ВНИИЭФ форсировать доисследование сообщенной Юрием Феофановичем рецептуры состава. Сотрудники ВНИИТФ, присутствовавшие на комиссии, вскоре поняли, что наш состав – конкурент их аналога и объявили ему «войну» с привлечением на свою сторону бывших своих сотрудников: Захаренкова А.Д., зам. министра среднего машиностроения, и Циркова Г.А., начальника Главка. Началась нудная и упорная бумажная переписка. ВНИИТФ писал в министерство, а оно – нам.

Наши аргументированные письма Захаренкову надоели, и он решил к нам выслать гонца в лице Крохина Ю.П., референта министерства по вопросам ВВ. Так совпало, что в отдел (к Некруткину лично) он прибыл в тот день, в который я проводил опыт по определению диаметра заряда, приводящего к затуханию детонации, составов нашего и разработки ВНИИТФ. Опыт ставился с применением пластины — отметчика, т.е. составы сравнивались по длине следа, оставленного на пластине после взрыва на ней зарядов из обоих составов (ВВ).

С последними результатами этого опыта, как говорится, еще в теплом виде, был ознакомлен Юрий Петрович. Из них следовало, что при равных размерах заряд из нашего состава сдетонировал полностью, а из состава ВНИИТФ – около половины, т.е. он по детонационной способности существенно уступал нашему составу. Но Крохин, однако, поставил результаты под сомнение, т.к. они противоречили мнению его начальников.

Вскоре, т.е. после визита к нам Крохина, «не вынесла душа» (конечно не поэта) зам. министра нашего неповиновения, и он принял волевое решение: все опытно-конструкторские работы вести только с составом ВНИИТФ. Наше начальство, естественно, — под козырек. Фишман Д.А. для ознакомления с решением министерства собрал совещание, на котором присутствовал и я. Он отметил, что сотрудники нашего предприятия в отстаивании своего состава проявили себя не с лучшей стороны, ибо встали в позу и вели себя как эгоисты, желая иметь только свое, когда уже есть хороший состав, не уступающий нашему и, что особенно важно, он уже внедрен в промышленное производство.

Я, конечно, был весьма и весьма удивлен позицией Давида Абрамовича. Ведь в письмах, которые мы с Михеевым В.В. писали, учитывались и его рекомендации и отсылались за его подписью. А в них мы наше отрицание состава ВНИИТФ аргументировали только экспериментальными сведениями, которыми располагали. Рецептуру, аналогичную их мы с Лавровой в свое время подвергли изучению и отказались от нее, т.к. выяснилось, что ее взрывчатые свойства нестабильны из-за их сильной зависимости от величины и качества кристаллов наполнителя, а тем более, она не отвечала требованиям ТЗ (технического задания), т.е. рецептура имела непостоянный критический диаметр детонации, а он является определяющей характеристикой ВВ.

При проверке (т.е. при входном контроле) детонационных свойств серийно изготовленного, навязанного нам, состава в НИО завода 2 и секторе 03 были получены результаты, которые оказались значительно ниже данных, изложенных в отчете разработчика. Их научное руководство нашего предприятия в форме тематического отчета направило не разработчику состава, а в министерство. Захаренков А.Д. на этот «выпад» отреагировал назначением экспертной комиссии под председательством Циркова Г.А. В ее состав вошли: от нашего предприятия Тимонин Л.М., Шутов В.И. и я – автор этих строк; от ВНИИТФ Санин И.В., Феоктистова Е.А. и Лобойко Б.Г.; от производства Мальский А.Я., Малых В.И.; от министерства Цирков Г.А. и Крохин Ю.П.

В майский день 1969 г. мы с Шутовым в срочном порядке были отправлены во ВНИИТФ для проведения совместных работ с их составом. Через 1,5 часа мы с ним в аэропорту «Быково», а затем на электричке добираемся до Москвы. Здесь Виктор Иванович связывается по телефону с Захаренковым и сообщает ему наши паспортные данные, а он – номер машины и ее координаты в аэропорту «Кольцово».

И вот, мы на земле седого Урала. В Москве была глубокая ночь, а здесь, в Кольцово, около пяти часов утра. Ярко сияло безбрежно — высокое солнечное небо. Безошибочно находим «Волгу». В ней мы едем к месту назначения. Здесь, на Урале, в первом в России центре отечественной металлургии, где еще при Петре I в начале XVIII века возникли первые крупные металлургические заводы и горнорудные предприятия, а во время Отечественной войны где была кузница оружия Победы, я впервые. С интересом смотрю по обе стороны дороги. Впечатлений – не описать!

Под звуки музыки и слов, текущих из приемника, и шуршание колес машины со мной происходит то, как у В. Катаева: что смотрю одно, а вижу другое, представлял третье, а чувствовал четвертое, пятое сравнивал и не понимал, ибо не мог совместить все увиденное с тем, что было вбито в меня нашей школой, кинофильмами и другими, самыми правдивыми средствами информации, с тем, материально осязаемом глазами, миром, в среде которого я находился в данный, изменяемый автомашиной миг; а за окнами Уральская земля, чуть подернутая майской зеленью, тихое солнечное утро, ярко синее небо над Уралом, так мило и с любовью воспетого сказочниками и писателями.

Во мне в то самое время все, как бы пересекая одна мысль другую, появлялись цветные изображения, таинственным образом возникающие из прошлого, познанного из книг, сказок и сравнивалось с эти настоящим, что продолжало мелькать перед моими глазами, со скоростью движущейся «Волги». Мои раздумья, восхищения красотой седого Урала, воспоминания прервал солдат – просит показать паспорт.

Итак, мы в городе. Оформляем документы. С сотрудниками предприятия составляем план наших совместных работ. В столовой встречаю Воронкова Ефима – друга юности и совместной работы во время войны в модельном цехе завода 550. Вечер провожу у него за «круглым» столом, а затем — знакомство с ночным городом.

Субботу и воскресенье мы все в трудовых заботах и делах. А их «полон рот». Обсуждение полученных экспериментальных данных с научным руководством сектора. Они мало отличаются от тех наших, которые испортили «мундир» Захаренкова. Оформляем их в виде протокола комиссии.

В понедельник в «РАФике» по той же дороге едем в «Кольцово». Санин рассказывает нам об экскурсии по северным городам Урала, организованной Свердловским обкомом КПСС. Из уст Игоря Васильевича слышу, что некоторые заводы, которые они посетили, работают на демидовском оборудовании, а рабочие ходят в цехах в резиновых сапогах. А из «уст» приемника в автобусе – Урал стремительно идет к светлому будущему, благодаря коммунистическому труду. Какой контраст между очевидцем и пропагандой! И вот мы в «Кольцово». Через несколько минут мы в воздухе. Летим в Москву. Завтра, во вторник, экспертная комиссия начнет свою работу в полном своем составе.

Свою работу мы начали в кабинете Циркова. Малых и я расположились на отшибе, у стены на мягком месте – на диване, а остальные – за столом. Хозяина кабинета, председателя комиссии, нет. Он на выставке иностранного оборудования с целью заключения сделки по приобретению некоторых образцов. Совещание открыл Мальский как зам. председателя комиссии. Встав на позиции министерства, он начал нудно и долго хвалить состав ВНИИТФ и доказывать невозможность изготовления нашего, «съев» своим многословием практически всю первую половину рабочего дня. В один из моментов мне все же удалось ему задать вопрос:

— В чем, конкретно, заключается сложность изготовления нашего состава?

А он, вместо прямого ответа, стал повторять еще раз то, что неоднократно, в общих чертах говорил до этого. Перестав слушать его словесную мишуру в очередной раз, я обратился к, сидящему рядом, Малыху:

— Слушай, Владимир Иванович, почему твой начальник такой противник нашего состава, — шепотом произнес я ему этот вопрос.

— А кому нужны дополнительные хлопоты и заботы, — ответил он, чуть улыбнувшись мне.

-Но он же утверждает, что состав потребует огромных, причем неоправданных, расходов!

— А этим он пытается защитить свое начальство. – И тут же улыбаясь, задал мне вопрос. – Надо полагать и ты не пойдешь против своего начальника? – сделав при этом кивок головой в направлении Тимонина.

— Он не мой начальник. Но для меня главное не начальник, а насколько он человек, его объективность и, разумеется, профессионализм, т.е. его компетентность, общая культура видения жизни, позиция и подход к вопросу или проблеме.

— А у Мальского врожденная слабость. Он человек служивый. Прикажут — и все сделает как надо и в срок. Хотя дополнительного цеха и оборудования не потребуется.

На этом наш «фракционный» разговор был прерван обеденным перерывом. В конце длительных дебатов во второй половине дня Мальского удалось «сломать» и в проекте решения отметили целесообразность иметь оба состава.

Решающий «бой» начался у Захаренкова, куда и нам на помощь пришел Негин Е.А.

Александр Дмитриевич, ознакомившись с проектом нашего решения и после некоторых общих слов о важности стоящих задач, стал перед нами защищать честь своего мундира, утверждая, что стране не нужна такая роскошь, т.е. иметь два одинаковых (по его мнению) состава, один из которых уже внедрен в промышленность. Здесь в разговор вклинился Мальский и стал в поддержку слов Захаренкова около 20-ти минут лить ту «воду», которую лил ранее.

Евгений Аркадьевич, не выдержав, прервал его многословие:

— Анатолий Яковлевич! Нам их состав не подходит, т.к. его взрывчатые свойства в несколько раз ниже нашего, — взволнованно он выразил свое отношение к его словам.

— Как это так?! – неожиданно воскликнул Захаренков, — Литвинова устраивает, а тебя нет! Какой же ты после этого Главный конструктор?!

Негин, задетый этой репликой, даже встал. И началось. Их словесная дуэль сразу же перешла к взаимным упрекам, обвинениям в некомпетентности и т.д. и т.п. Атмосфера быстро достигла такого накала, что они вот-вот нарушат предел приличия (за столом сидела Феоктистова) и станут показывать свою эрудицию в более емких, сочных и содержательных эпитетах из народного фольклора. Но вдруг в нее, как гром, влился озадаченный голос Малыха:

— Товарищи! До конца работы министерства осталось около 20-ти минут. Необходимо нам сделать отметки в командировках!

В секретариат с этим делом проводили меня. И, видимо, эта пауза охладила атмосферу, ибо, когда я вернулся, то услышал умеренного тона голос Евгения Аркадьевича:

— Если ты так уверен в этом составе, то перенеси срок Госиспытаний наших зарядов.

Из-за нежелания трезво подойти к оценке ситуации, когда наш состав уже вошел в несколько изделий, Александр Дмитриевич, видимо, еще не совсем «остывший», вновь стал властно убеждать Негина в своих позициях в целесообразном подходе к интересам государства. Негин же в очередной раз потребовал переноса сроков испытаний отработанных зарялов, т.к. замена в них ВВ требует нового цикла опытно-конструкторских работ.

Только после этих слов Захаренков пришел к внутренней собранности. Вник в логичность позиции Негина и пошел на ограниченные уступки. Разрешение нашему предприятию использовать состав только в тех зарядах, которые на нем будут испытаны. С таким его решением комиссия согласилась, зная, что «нет ничего постоянного, как временное». Сбылись слова Малыха В.И., которые он мне говорил на диване в министерстве, т.е. для изготовления нашего состава у них на предприятии дополнительного цеха и оборудования не потребуется.

Жизнь в скором времени опровергла позиции сотрудников ВНИИТФ и примкнувшего к ним Захаренкова А.Д. с Цирковым Г.А. и заставила их изменить свое негативное отношение к нашему составу. Он позволил сделать в дальнейшем существенный шаг по пути совершенствования зарядов как у нас, так и у них. А подними тогда А.М. Комаров шум по поводу нашей с Лавровой Н.П. «партизанщины», то в таком случае пострадали бы не мы, а общее дело, дело совершенствования АО.

Работы с этой уникальной рецептурой были бы преданы окончательному забвению, поскольку тогда только мы с ней были убеждены, что она имеет большое будущее. И время показало, что оказались правы. Хотя в этом нам существенно помог Алексеев Ю.Ф. Они оба сыграли весомую роль.

Заключение

Итак. Из свидетельств, приведенных мною, вы – читатель, в какой-то мере смогли представить атмосферу нашей жизни и работы, а также составить впечатление о некоторых людях, как и я, причастных к решению задач, которые в г. Сарове стояли перед предприятием Арзамас-16.

Я до сих пор толком не пойму и не могу объяснить, почему мы тогда не умели плохо работать? Видимо, все же оттого, что интересы государства для нас были выше личных, т.е. работали не ради диссертаций, что теперь так явно наблюдается, а ради идеи, идеи защиты родины. Мы были и остались неизвестными среди громких имен. А некоторые из них, используя свой «вес», выдавали результаты нашего физического и умственного труда за свои и тем самым возвеличивали себе власть и славу. Иной раз, что греха таить, и не по себе становится, как вспомнишь о тех временах. А в них – вся моя жизнь.

Кто-то может и возразить, что я де где-то и в чем-то сгустил краски, что в жизни было все же больше хорошего, а люди были симпатичными и честными, благородными и человечными. Да! Все это так. Но там не менее, не в элитной среде. Просто мы для них были только лишь рабсилой. А жизнь и наша неуемная страсть помочь Родине в создании и совершенствовании нового вида оружия вынуждали нас выполнять эту роль.

Такие мои слова зиждутся на том, что я не того круга человек, к которому относился, например Жучихин В.И., и не вращался, как он среди власть предержащих. И это, я полагаю, вполне естественно, ибо у каждого свое видение того факта или обстоятельства, а также отношения к тому или иному человеку.

Так что я, как участник, отразил только свое понимание того периода.

С тех пор воспоминанье это

В душе моей согрето

Так благородно и так мило –

В теченье стольких лет не изменяло,

Меня всю жизнь так верно провожало.

(Ф. Тютчев)

Да! Много сторон и событий тогдашней нашей жизни объекта, — проходивших через мою душу, душу Советского человека, волновавших ее то отрадой, то горечью ее терзавших, души моей коснулись твердо и основательно, но чаще всего фальшиво. Все это стало историей. Для меня, все же, ясно одно — главные ее участники – это Люди и Время.

И я подобно древнему мудрецу, который «паралич духа» призывал на голову свою, если забудет то прекрасную, то страшную правду о себе и о своем народе, помню все это. И помню, потому что годы, отданные созданию и совершенствованию АО, с самого начала были для меня годами становления как человека. В них вся моя жизнь!

И теперь, находясь на пенсии грустно и радостно вспоминать и перебирать события тех лет. Но особые чувства, которые я при этом испытывало – это, конечно, от воспоминаний о сослуживцах, окружавших меня в отделе Альтшулера, с которыми мне пришлось начать общую работу по созданию АО.

Часть I. О работе в отделе Альтшулера.

Часть II. Как мы работали.

Часть III. О Б.Н. Леденёве.

Часть IV. О Завгороднем А.Т.

Часть V. О Кузьмиче А.И.

Часть VI. О Лавровой Н.П.