К публикации подготовили М.А. Власова, Ал.А. Демидов, А.М. Подурец и А.И. Рыжов
В ночь с 21 на 22 июля 1941 года, то есть спустя месяц после начала войны, начались авиационные налёты на Москву. Они совершались регулярно, начиная с 19 часов вечера и до тех пор, пока самолёты не разгонят и не выведут за пределы Москвы. Всё московское небо представляло собой колоссальную шахматную доску, высвеченную лучами мощных прожекторов заливающего света и тёмных промежутков. Кроме того, вся западная граница Москвы была увешана аэростатами с прикреплёнными к ним металлическими тросами, опускающимися вертикально. Они не давали немецким самолётам лететь на Москву на такой высоте. Поэтому самолёты летели на высоте порядка 1000 — 2000 метров. Интересно было наблюдать это ночное небо. Как только один из прожекторов поймает самолёт в свой луч, сотни прожекторов, а может и больше, фокусировались на этом самолёте и ослепляли лётчика. И сотня прожекторов выводили самолёт за пределы Москвы, а там его подхватывали наши истребители, а над Москвой самолёты не сбивали. Я и двое наших студентов дежурили на чердаке нового здания МЭИ на левой стороне Красноказарменной улицы (если идти от центра). Мы видели, как один из прорвавшихся самолётов сбросил бомбу на Ходынское поле, рядом с авиационным заводом № 1, мы видели пожар огромной высоты. Потом этот самолёт опять развернулся и сбросил ещё бомбу в это пожарище. А спустя несколько минут мы услышали приближающийся к нам характерный прерывающийся звук немецких бомбардировщиков. Я крикнул ребятам: «Давайте отойдём от слухового окна к лестничной клетке!» Но ребята меня не послушали и остались у слухового окна. Минуты через две — три раздался мощный взрыв. Это через Красноказарменную улицу во двор Всесоюзного электротехнического института самолёт сбросил три бомбы по 250 кг каждая. Две бомбы разорвались в сквере, а одна попала в угол административного корпуса, но особого вреда не причинила. Моих спутников отбросило от слухового окна в мою сторону. Все стёкла в домах Лефортова были выбиты. Дело в том, что за пределами ВЭИ проходила железная дорога от Курского вокзала, а за железной дорогой находился завод «Серп и молот». От завода до административного корпуса ВЭИ было метров 500. Стало быть, немец метил в «Серп и молот», а попал в ВЭИ. Выбитые стёкла были единственной потерей Лефортовского городка. На другой день, 22 июля, директор МЭИ Дудкин Иван Иванович назначил меня комендантом Лефортовского студенческого городка, так как меня не брали на фронт, и сказал, что надо перебираться в Замоскворечье в школу, которая находилась в квартале между Зацепским рынком и Пятницкой улицей, если смотреть с юга на север и улицей Полины Осипенко, если смотреть на восток. Во дворе школы были вырыты щели — глубокие канавы в человеческий рост — для спасения от осколков падающих бомб. В ночь с 22 на 23 июля налёт начался в 10 часов вечера, как обычно. Выбор нашего места переселения нельзя было считать удачным, так как с южной стороны находился Зацепский рынок, крыша которого была выполнена из стекла, блеск которого привлекал немецкие самолёты. За улицей Осипенко находилась 2-я московская электростанция перед Москвой-рекой, дальше на север находился, во-первых. Кремль, во-вторых, Москворецкий мост через Москву-реку. Цели для бомбёжки в районе Пятницкой были не менее важные, чем в Лефортове. Продолжением Москворецкого моста в направлении Замоскворечья являлась Пятницкая улица. В наш двор, где были щели, ни одна бомба не попала. Но зато одна бомба попала недалеко от нас — в Академию внешней торговли на Пятницкой улице, в метрах 200 от нас. Вторая бомба попала в угол нашего квартала между Пятницкой и улицей Полины Осипенко. На этом углу находилось 47 отделение милиции. Так вот бомба мощностью 0,5 тонны влетела в крышу этого отделения милиции. От этого двухэтажного здания осталась только глубокая воронка диаметром 15 метров и глубиной метров 20. Сбрасывая такие мощные бомбы, немец намеревался попасть либо в Москворецкий мост, либо во 2-ю электростанцию. Недалеко были Кремль и Спасская башня. 23 июля я ещё провёл на Пятницкой улице, съездил в Лефортово попрощаться, и, возвращаясь обратно на 37 трамвае, уже подъезжая к Бакунинской улице рядом с церковью Богоявления (Елоховский Собор), я услышал днём воздушную тревогу — это была единственная воздушная тревога днём. Говорили, что несколько немецких истребителей сделали налёт на Москву в районе станции Москва Сортировочная. Рядом строилась станция метро «Бауманская», народ повалил туда толпами, спустился туда и я. Увидел, что топчаны все заняты. Со стен текла вода, но тоннель был свободен. Я решил: «Дай я пройду до «Семёновской». Никто меня не остановил. Дошёл я до станции «Семёновская», по ступенькам поднимаюсь наверх. И тут ко мне подходит милиционер и спрашивает: «Как вы сюда попали?» Главное, у меня не было никаких документов. А тогда ловили диверсантов по всей Москве. Я говорю: «Я — аспирант МЭИ».
— Назовите мне телефон директора института!
Я назвал. Он подошёл к телефону, позвонил и попал к секретарю директора.
— Да, это — сталинский стипендиат.
Милиционер меня отпустил, к этому времени уже прозвучал отбой тревоги. И я спокойно поехал на Пятницкую улицу. Вечером опять была воздушная тревога, опять был налёт, но в районе Пятницкой и Кремля самолёты не появлялись. Утром 24 июля я поехал в райком партии и сказал: «Направляйте меня в армию! Я не могу работать!» 25 июля я уже был в высшей школе контрразведки НКВД (народный комиссариат внутренних дел). Она располагалась в одном из переулков недалеко от Лубянской площади. Это было 4-х этажное здание с небольшим двориком и бомбоубежищем. Моя комната находилась на втором этаже, поэтому я был полностью защищен от осколков. Как-то, в конце августа (может быть, в начале сентября) 1941 года я решил посмотреть, что же это за бомбоубежище. И когда, как всегда, в 10 часов вечера объявили воздушную тревогу, я решил пойти в это бомбоубежище. Вошёл в бомбоубежище, спустился по ступенькам в основное помещение, осмотрелся. Все топчаны были заняты, на них лежали люди, по-моему, человек 50. Посередине стоял пустой стол. Я на него лёг и сразу уснул крепким сном. Не знаю, сколько времени прошло, но когда я проснулся, то увидел, что помещение пустое, ни одного человека не было в бомбоубежище. Я подумал, что за чертовщина? И в этот момент услышал шум во дворике. Весь народ смотрел на бомбу, которая торчала из земли, был виден только один стабилизатор (хвост бомбы). Бомба была большая, полутонная. Произошло следующее. Лётчик сбросил бомбу, намереваясь попасть в школу контрразведчиков. Бомба попала в лестничную клетку 6-ти этажного здания, пробила этажи, соскользнула со второго этажа в наш дворик и не разорвалась. Вообще в Москве падало много неразорвавшихся бомб, наполненных песком вместо взрывчатого вещества. И это было, наверное, результатом работы антифашистов в Германии. Бомба лежала примерно в 15 метрах от бомбоубежища. Если бы она разорвалась, то ни от бомбоубежища, ни от нас, находящихся в нём, ничего бы не осталось. Пока я находился в Москве, больше подобных эпизодов не было.
Утром 23 сентября 1941 года нам выдали направления в воинские части. Мне было дано направление в Московский военный округ. Я сразу же поехал в управление Московского военного округа в отдел контрразведки. Начальник отдела был на месте. Это был старший батальонный комиссар (носил три шпалы). Я подаю ему направление, он сразу написал мне предписание в Тулу в 97-ой отдельный батальон химической защиты, который располагался в Криволучье (рядом был Новотульский металлургический завод). Оказывается, в это время формировались бригады химзащиты резерва Главного командования. В каждой бригаде было 5 батальонов. Я говорю старшему батальонному комиссару: «Что же Вы посылаете меня в химию? Я же электрик! Пошлите меня в какой-нибудь технический батальон или бригаду. Есть же в армии такие бригады, скажем, подрыв на расстоянии при помощи радиоволн». Он сказал: «Молчать! Ты видишь, какое положение на фронте.» Конечно, это был серьёзный довод, и я больше не настаивал на своём. Потому что в это время началась немецкая операция «Тайфун», целью которой был захват Москвы. И вторая танковая армия Гудериана уже подходила к Орлу. 3 октября Орёл был занят немцами. Я в это время поехал по каким-то делам в Тулу и наблюдал следующее. По главной улице Тулы (Коммунистической) шёл в направлении Орла 1-ый коммунистический тульский полк. Солдаты были одеты в новое обмундирование, с иголочки, вооружены новыми автоматами. Весь полк пел «Священную войну». Полк провожали туляки, на улице было много народа.
Что я видел в Туле? Во-первых, в Тулу я приехал вечером 23 сентября, началась первая бомбёжка Тулы (как будто она за мной гонялась). В Туле были сильные бомбёжки. Были налёты на Тулу. Как-то я возвращался в свой батальон в Криволучье, и видел, как три наших ястребка с большой скоростью пролетели через Криволучье, и один из них врезался в электрическую линию передач и загорелся (мы своих истребителей называли ястребки, а немецких — стервятники). Видимо, они спасались от немецких стервятников. Уже темнело, и в этой спешке наш ястребок налетел на высоковольтную линию электропередач. Поскольку фронт приближался к Туле (Орёл был уже взят 3 июля, и немцы приближались к Мценску), оставлять химбригады в Туле стало опасным, поэтому 8 октября мы начали передислокацию в Саратовскую область, в районный центр Базарный Карабулак (Кара — чёрный, булак — ключ). Это недалеко от Шихан, главного химического полигона нашей страны. И наши бригады были включены в Вольский (Вольск — город на Волге в Саратовской области) военный гарнизон. Базарный Карабулак был районным центром. Там был кожевенный завод, на котором шили кожаные пальто для армии (я сам себе заказал на этом заводе кожаное пальто, которое было со мной всю войну).
Жизнь в Карабулаке текла медленно. Я помимо своей основной работы занимался изучением философии Гегеля. Вульгарные демократы говорят, что Советская власть не издавала трудов иностранных философов. Так вот пример. В глухом районном посёлке были все 9 томов из издававшихся сочинений Гегеля. 3 тома действительно не издавались, это самые мракобесные тома: философия духа, феноменология духа, философия религии. Так что я занимался в основном Гегелем и конспектировал науку логики. Кроме того у нас издавалась «Этика» Спинозы, Людвиг Фейербах «Сущность христианства». Я начал читать, но мне было скучно. Трансцедентальную философию Шеллинга и другие более мелкие в философском смысле труды печатали много. Между прочим, антикоммунисты распускали слух, что мы, солдаты, возили с собой книги Ленина и Сталина. Так вот я заявляю, что всю войну до ранения (когда у меня пропал вещевой мешок) носил в вещевом мешке томик Есенина издания Академии наук конца 20-х годов и томик афоризмов Козьмы Пруткова.
Особенностью хим. батальонов было то, что 75% солдат были великовозрастные, 50-55 лет. Они носили ранцы с ипритом и должны были поливать немцев. Кроме того, были цистерны на автомашинах «студебеккерах». Это трёхосная очень сильная машина, она имела впереди мотора лебёдку и могла, зацепившись тросом за дерево, вытаскивать сама себя из болота, если туда попадала. Наши машины этого делать не могли, и если попадали в болото, то нужна была посторонняя помощь.
18 октября 1941 года я поехал в Вольск по делам службы. На станции Нессельроде я увидел главного бухгалтера нашего МЭИ. Я спрашиваю его:
— Товарищ Кривов, как вы тут оказались?
Он говорит:
— Ой, Константин Иванович, что там, в Москве творится! Паника…
15 октября позвонили из райкома Первомайского района партии, который находился на Авиамоторной улице и сказали, что завтра, 16 октября в 12 часов в помещении райкома созывается совещание директоров, их заместителей и секретарей парткомов предприятий и учреждений. Наш директор Дудкин, заместитель Чиликин и секретарь парткома Багратунин явились в 12 часов, как требовалось. И увидели, что входная дверь райкома распахнута, все окна раскрыты и через них летели бумаги на улицу. В помещении райкома не было ни одного человека. Они сразу сообразили, что Москве угрожает большая опасность, вернулись в институт, взяли из институтской кассы 5 миллионов рублей, предназначенных для выдачи зарплаты сотрудникам и стипендии студентам, сели в машину ЗИС (завод имени Сталина) и рванули в город Горький. На подступах к городу Горькому их задержал воинский патруль. Их вернули в Москву, директор был снят с работы, а секретарь парткома был направлен в штрафную роту. А Чиликин, отделавшись лёгким испугом, стал директором института и в дальнейшем руководил эвакуацией института в Казахстан, города Лениногорск и Ридер.
После служебной командировки из Вольска я вернулся в Карабулак, в свой хим. батальон. Большинство солдат хим. батальона были моими земляками: шацкие, сасовские, моршанские, раненбургские, рязанские. Какие из них шпионы? Ёлки-палки! Поэтому ни одного шпиона я поймать не мог. Правда, за два с половиной года отдал под суд четверых. Один был членовредителем, отрубил себе мизинец. Комиссия решила, что он это сделал умышленно. Обычно мы сами не отдавали под суд, а направляли дела военному прокурору Вольского гарнизона, который уже их дело направлял в суд. Так что ни судить, ни тем более расстреливать мы не были уполномочены. Вторым был солдат 50 лет, дядя которого был в плену у немцев в Первую мировую войну. Он вёл среди солдат такие беседы, что дед ему рассказывал, что в немецком плену не так уж плохо. Мы рассматривали эти разговоры как призыв к сдаче в плен. Я передал материалы Вольскому прокурору и на этом моя функция закончилась. Третьим был мой земляк. Он был недоволен нашим питанием и говорил: «Вот в царской армии было питание!»
Четвёртый случай был такой. После Курской дуги к нам в прифронтовую полосу много прибывало из госпиталей. Прибыл украинец 18 лет, а командир роты тоже был украинцем. Командир роты дал ему 15 суток гауптвахты за какую-то провинность. И вот в разговоре с солдатами (у меня было 500 солдат и было 50 «стукачей», в каждом отделении был мой «стукач») этот молодой сказал: «Как только попадём на фронт, я первую пулю пушу в командира роты». Мне тут же доложили. Мы докладывали начальнику особого отдела бригады, капитану Михаилу Павловичу (фамилии не помню). Когда я ему показал это донесение, он аж вскочил: «О! У нас ещё таких дел не было! Да это террористическая угроза! Давай его разрабатывать (провоцировать)». После нескольких донесений террорист был арестован.
В апреле 1943 года отделы НКВД были переименованы в отделы контрразведки СМЕРШ — смерть шпионам, задачей которых было выявление шпионов. До этого периода у оперуполномоченных не было определённого воинского звания. Нас называли политруками (политическими руководителями). Носили мы на петлицах гимнастёрки три красных кубика, такие же, как у старших лейтенантов. Теперь же всем нам молодым чекистам, окончившим курсы контрразведки, было присвоено первичное воинское звание — лейтенант, и теперь мы носили на только что введённых армейских погонах один красный кубик вместо трёх прежних, и на левом рукаве гимнастёрки были вышиты щит и меч — символ чекистов. Что касается борьбы со шпионажем, то, как я уже говорил, среди рязанских мужиков трудно было найти хотя бы одного шпиона. Зато после Курской дуги, когда в химический батальон направлялось много военнослужащих, большей частью после ранений, было несколько случаев. В наш батальон был направлен один казах; он едва выговаривал на русском языке какие-либо слова. В беседах с солдатами он говорил, что окончил в Германии в городе Цоссене под Берлином немецкую разведывательную школу. Мне об этом разговоре донесли. Я доложил об этом начальнику, и мы стали обсуждать, как же нам поступить — арестовывать этого казаха или не арестовывать. Я предложил Михаилу Павловичу: «Давайте отправим его в отдел контрразведки СМЕРШ Приволжского военного округа в Саратов, пусть они там разбираются, им виднее, чем нам, у них больше данных».
Всего я послал материалы на членовредителя, на двух болтунов, одного теругрозника, который правда был оправдан; и пятого — назвавшего себя шпионом.
А вообще, ради того, чтобы вернуться на родину, много наших пленных вербовались в немецкую разведку с тем, чтобы после переброски в СССР пойти с повинной и открыться, в надежде не быть наказанным, лишь бы вернуться домой. Но такие люди всё равно проходили проверку в концентрационных лагерях. После того, как немецкая армия была разгромлена на Курской дуге и откатывалась к Днепру, а в сентябре нашими войсками был взят Смоленск, — непосредственная угроза для Москвы миновала. В Москву стали возвращаться из эвакуации высшие учебные заведения (ВУЗы), в том числе из Казахстана вернулся наш Московский Ордена Ленина энергетический институт имени В.М. Молотова. Директором института стала жена Маленкова. Она решила вернуть из Армии аспирантов и, кроме того, Правительство задумывалось о ядерной проблеме, решило вернуть из Армии физиков с высшим образованием. По этому поводу было постановление Государственного комитета обороны (ГКО). В один прекрасный день сентября месяца 1943 года командир седьмой химической бригады резерва главного командования (РГК), в которую входил и мой батальон, получил из Москвы следующую телеграмму: » На основании указаний Маленкова (а Маленков был членом ГКО) начальник управления, формирования и комплектования Красной Армии генерал-полковник Щаденко приказал немедленно направить в его распоряжение Панёвкина Константина Ивановича. Однако отделы контрразведки СМЕРШ армейскому командованию не подчинялись, а подчинялись НКВД. Поэтому я не мог поехать сразу в Министерство обороны, а должен был сначала послать эту телеграмму на Лубянку в управление кадров контрразведки СМЕРШ. Я послал эту телеграмму в Москву и сопроводил её своим заявлением, в котором написал, что я просидел 2,5 года в химических войсках, а война уже перевалила за половину, что касается шпионов — какие шпионы могут быть среди 55-летних рязанских мужиков? Я написал, что хочу попасть на фронт, на передний край. Меня вызвали на Лубянку только через 3 месяца. Новый 1944 год я встретил в поезде. Приехал в Москву второго января и сразу поехал на Лубянку. На Лубянке получил пропуск, поднялся на шестой этаж. Захожу в кабинет начальника управления кадров контрразведки СМЕРШ генерал-майора Вради. Он сидел за столом, а справа от него сидела женщина Егорова, полковник по званию. Не помню, посадил ли меня генерал или я стоял… Я доложил:
— По Вашему приказанию явился!
Он показывает мне моё сопроводительное заявление к телеграмме и спрашивает:
— Это ты написал?
— Я писал!
— Если бы Маленков знал, что ты работаешь у нас, то этой телеграммы не было бы.
— Я не просил Маленкова и не знаю, почему такая телеграмма была послана (среди 20 миллионной армии отыскали меня одного человека). Я просто из тыла (хотя наш батальон находился в прифронтовой полосе) хочу попасть на передовую.
Генерал добавил: А насчёт рязанских мужиков будь осторожен, а то я тебя сейчас с шестого этажа над землёй опущу на несколько этажей ниже под землю.
Я говорю: Воля Ваша.
Он обращается к Егоровой: У Вас есть места на Украинский фронт? (тогда это был самый горячий фронт) Она сказала: — Есть. Тогда оформляйте.
Егорова назвала мне адрес, по которому мне надо быть через три дня (это был маленький неказистый домик около Моссовета).
Когда я явился к Егоровой, представителю управления кадров контрразведки СМЕРШ, она мне вручила большой жёлтый пакет, со всех сторон опечатанный сургучными печатями. На пакете было написано: Начальнику контрразведки СМЕРШ Западного фронта генерал-лейтенанту Зеленину. (В этом пакете, по-видимому, было распоряжение начальника управления кадров контрразведки СМЕРШ генерал-майора Вради об увольнении меня из органов контрразведки СМЕРШ.) Я сказал Егоровой: «Но ведь мы же договаривались, что я поеду на 1-ый Украинский фронт, а Вы направляете меня на Западный фронт (который в то время был самый спокойный). Она ответила: «Так надо».
В тот же день я выехал в Смоленск. Смоленск подвергался неоднократно бомбардировкам, так что помещение вокзала было частично разрушено, на полу — с вершок грязи. Солдаты лежали на полу прямо в шинелях. У меня был деревянный чемодан. Я поставил на пол чемодан, сел на него и курил папироску за папироской с 9 часов вечера до 5 часов утра, когда должен был отходить поезд на станцию Гусино, где располагалось управление контрразведкой Западного фронта.
Когда я приехал в Гусино, то сразу же был направлен в 94-ый отдельный офицерский запасной полк Западного фронта. В это время Западный фронт делился на три фронта: 1-ый, 2-ой и 3-ий Белорусский. Пробыл я в запасном полку с 10 января по 30 апреля 1944 года. Полк находился в селе Бачурино в районе станции Вышегор недалеко от Днепра. Жили мы в крестьянской хате. Для сна предназначались двухэтажные нары. Днём проходили всякого рода занятия, а ночью мы рассказывали друг другу анекдоты. Никогда раньше я не слышал такого количества анекдотов, как находясь в запасном полку. Особенно интересными были анекдоты офицеров украинцев, с Дона и Кубани. Причём анекдоты были острыми и вызывали смех. Обычно было так. Одни рассказывали анекдоты и засыпали, другие продолжали, и так до утра … Были у нас в полку и лица, прошедшие через штрафную роту. Так, например, был старший лейтенант, фамилию не буду говорить. Он получил отпуск и приехал к себе домой в Сибирь, у него там была жена. Он пришёл домой, постучался, а ему никто не открывает. Тогда он выставил окно, влез в дом, и увидел, что его жена спит с каким-то мужиком, он вытащил наган и её застрелил. Он был арестован и получил 10 лет с заменой пребывания в штрафной роте, был разжалован, лишён орденов. После одного из боёв он был ранен (в штрафной роте была поговорка: после боя — либо в наркомзем /в могилу/, либо в наркомздрав /госпиталь/), был освобождён от штрафной роты, направлен в госпиталь, где ему вернули ордена и звание старшего лейтенанта и направили в запасной полк, в котором служил и я.
30 апреля 1944 года я получил направление на 2-ой Белорусский фронт в 50-ю армию под командованием генерал-лейтенанта Озерова, которая дислоцировалась в Белоруссии южнее Могилёва в Чаусском районе в междуречье Баси и Прони (Бася впадает в Проню, а Проня — в Днепр.)
Из штаба армии я был направлен в 110 дивизию (позже после операции «Багратион» Верхнеднепровскую дивизию), а затем в 1168-ой стрелковый полк переводчиком штаба полка. Полк и дивизия состояли в основном из моряков Тихоокеанского флота, прибывших под Москву в момент Московской битвы 1941 года.
50-я армия, которая была из моряков Дальневосточников, обороняла Тулу и не допустила немцев в Тулу, хотя Тула была окружена почти со всех сторон, оставалась только одна железная дорога на Москву, и та один раз была перерезана, но быстро освобождена. Затем 50-я армия участвовала в разгроме 2-ой танковой армии Гудериана в декабре 1941 года.
Мы, офицеры штаба, жили в землянке, которая была вырыта в небольшом холме. Над холмом возвышалась развесистая сосна для маскировки. Как в песне: «Землянка наша в три наката, сосна, сгоревшая над ней…» Но наша сосна была целая, так как бои были впереди…
В обороне основной работой у нас было исправление траншей. В Белоруссии почва полуболотистая, поэтому траншеи осыпались и превращались в широкие канавы. Поэтому каждую ночь мы ходили исправлять траншеи лопатами, вручную. Что касается военных действий, то за время обороны они почти не проводятся, только изредка разведчики ходят на поиски языка.
Я запомнил два таких поиска в мае месяце и июне. Я был переводчиком штаба полка. В мою обязанность входил предварительный допрос пленных — из какой части — чтобы знать расположение немецких частей.
Пошли наши разведчики в 12 часов ночи. Немцы подумали, что это начинается наше наступление, и открыли беглый огонь изо всех артиллерийских калибров от передней траншеи и по тылам. Я находился в первой траншее, и нельзя было поднять головы. Сплошной визг снарядов, и так до 3 часов ночи. Потом немцы убедились, что это разведка, и огонь прекратился. Особого вреда этот артобстрел не принёс. Правда в одно пулемётное гнездо было попадание снаряда, и пулемётчик был убит. И примерно такой же обстрел был в июле месяце, когда разведчики пошли на поиски языка. В обоих случаях языка они не взяли.
Расскажу, как я первый раз увидел живых фашистов. Я пошёл на КП (командный пункт) второго батальона. Там стояла стереотруба. Взглянул я через трубу. Передняя немецкая траншея была видна почти до дна. В это время по траншее пробежали три долговязых фашиста эсэсовца в чёрных мундирах, на рукаве две молнии. Озираясь в мою сторону, они вызвали во мне такое ощущение, что меня всего передёрнуло. И я произнёс: Фу, какая мерзость!
Перед нашей дивизией оборону держал 31 немецкий корпус СС. В обороне было скучновато. Мы иногда находили себе развлечения. Вот, например, в один прекрасный день, мы, офицеры, были в штабе. На очень высокой берёзе метров 30 высотой сидела сойка. Один из офицеров сказал: Кто собьёт сойку? Я говорю: Если кто-нибудь промажет, то она улетит. Дайте мне парабеллум, и я выстрелю. Стрелял я, прицеливаясь левым глазом, выстрелил и попал сойке в ухо, она упала. Я сказал: Вот как надо стрелять (научился я стрелять в школе контрразведки). До начала наступления мы проводили время не только в забавах и играх, но и конечно занимались военной подготовкой.
Операция Багратион (освобождение Белоруссии) началась 22 июня 1944 года наступлением 1-го Белорусского фронта под командованием Маршала Жукова. Через 2 дня начал наступление 3-й Белорусский фронт под командованием генерала армии Черняховского. Оба фронта наступали общим направлением на Минск. Наш полк в составе 2-го Белорусского фронта под командованием генерала армии Захарова перешёл в наступление в ночь на 27 июня, когда оба фланговых фронта прорвали оборону немцев.
Днём 27 июня мы вышли к Днепру. На другом берегу Днепра была деревня Бокарбоколо. Мы прошли за ночь 25 км. Немец изредка постреливал из-за Днепра.
28 июня в 6 часов утра мы форсировали Днепр. Вспоминается случай. Навстречу нам шла повозка, в которой лежал убитый человек. Это был молодой лейтенант, только прибывший в наш полк с курсов лейтенантов в составе группы из 5 человек. Он был из числа боязливых, со всякими ухищрениями старался избегать ходить в первую траншею. В этот день 28 июня он шёл с автоматчиками. На одном из привалов один из автоматчиков возился с автоматом и случайно стукнул его прикладом о землю. Автоматная очередь прошила голову этого лейтенанта. В это время у нас были автоматы Дегтярёва, а у них был очень тяжёлый затвор. Позже мы получили автоматы другой системы.
В этот день мы получили известие, что тяжело ранен командир полка полковник Медведев. Это была первая боевая потеря в операции Багратион. Мне было поручено новым командиром полка — подполковником Яценко (23 летний украинец, настоящий богатырь, высокого роста, светловолосый, до назначения командиром полка он был заместителем командира полка по строевой части) — осуществлять связь между ним и начальником штаба. Я должен был узнавать у Яценко маршрут полка и идти назад к начальнику штаба. Штаб обычно был на 3-4 км позади основных сил полка.
В Грудинке до нашего прихода стоял штаб 12-го армейского корпуса СС, командовал им генерал-лейтенант Винсент Мюллер. У коменданта штаба этого корпуса была собака, которая бегала среди землянок, разыскивая своего хозяина, который в это время находился за Днепром, бросил свою собаку. В это время мимо землянок проходил гражданский белорус, который жил в Грудинке. Я спросил: Как зовут собаку? Он ответил: Рольф. Я крикнул: Рольф, come here! Он подбежал ко мне, и дальше пёс пошёл со мной.
В Минской операции — это 1-я часть операции «Багратион» — я проделал по Белоруссии следующий маршрут.
28 июня 1944 года. В 22 часа достиг хутора Школьный.
29 июня форсировал реку Друть, в 22 часа прибыл в Пильну.
30 июня после Пильны произошло следующее. Впереди метрах в двухстах бежал заяц. А собака была со мной. Я кричу. Рольф, nemen (взять)! Мой Рольф помчался за зайцем влево и через 5 минут я услышал выстрел. Рольф больше не вернулся. То ли его убили солдаты, то ли он опять попал к немцам …
30 июня — Малый Кличев.
1 июля — река Березина. Мост. Вокруг моста лежат человек 8 мёртвых эсэсовцев, и несколько лошадей бельгийской породы. В этот же день я достиг белорусской деревни Яшкицы.
2 июля. Новые Ляды — Старые Ляды — город Червень.
У Новых Ляд произошло следующее. Ночью мы прилегли на обочине. Было уже 3 часа ночи, ещё полутемно, и вдруг из-за домов появился огромный силуэт транспортного немецкого самолёта Ю-87. По-видимому, он разыскивал свои войска, чтобы сбросить им питание и боеприпасы. Сразу из всех видов оружия, включая пистолеты, по этому самолёту, который летел на бреющем полёте, мы открыли огонь. Орудий, в том числе, зенитных, в этой дивизии не было. А он, зараза, включил мощную электрическую лампу 2-3 киловольтную, и в темноте нас ослепил. Все закричали: «Горит, горит»! А самолёт спокойно улетел.
3 июля в 6 утра мы вошли в Червень. Это небольшой городок на шоссе Минск-Москва, в 60 км от Минска. Из котла (окружённых войск) выходила группа полицаев. Один из бойцов узнал своего сына среди них, поднял автомат и его тут же застрелил. Остальных полицаев арестовали. Я подождал около часа подхода штаба своего полка и сообщил начальнику штаба, что следующий привал Смолевичи, а сам быстро пошёл в Смолевичи (25 км от Червина), где должен был догнать основные силы полка и сообщить следующий маршрут. Пришёл в Смолевичи часов в 10 утра, на правой стороне лежали брёвна. Я сел на брёвна и стал ждать подхода штаба. А основные силы пошли дальше на Минск. В это время через Смолевичи на Минск шла 49-я армия, части 51-ой армии и части 31 армии 3-го Белорусского фронта, которые брали Могилёв. Я сидел в Смолевичах 6 часов до 16 часов. Я видел, как форсированным маршем на Минск по шоссе шли наши войска. Чего только там не было. Первый ряд от меня — пехота. 2-ой ряд — лёгкие миномёты. 3-ий ряд — тяжёлые миномёты. 4-ый ряд — лёгкие танки старой системы БТ. 5-ый ряд — средние танки Т-34. 6-ой ряд — тяжёлые танки ИС-2. 7-ой ряд — катюши. Дальше понтонные, военно-строительные части. Немцы по обе стороны шоссе вырубали леса на 50 — 100 метров в каждую сторону, боясь партизан. Вот эта 100 метровая полоса теперь была заполнена нашими войсками.
В Смолевичах, дождавшись подхода штаба, я сообщил командиру следующий путь дислокации — опушка леса восточнее Минска. Тут же я вскочил на самоходку и 3 июля в 18 часов был в Минске. Штаб полка пришёл в Минск в 22 часа.
В начале Белорусской операции немецкой группой Армии Центр командовал престарелый генерал-фельдмаршал Фон Буш. После прорыва нашими войсками немецких укреплений на Днепре, которые Гитлер называл неприступным восточным валом немецких войск, Гитлер снял Буша и вместо него назначил своего любимца, молодого фельдмаршала Вальтера Моделя. Модель же, 2 июля, чтобы не попасть в плен, улетел в Восточную Пруссию, поручив вывод немецких войск из Минского котла командиру 12 армейского корпуса СС генерал-лейтенанту Винсенту Мюллеру.
4 июля 1944 года в 10 часов утра мы вышли по маршруту – Смолевичи — Пятевщина по шоссе Минск — Слуцк, чтобы замкнуть Минский котёл. Это была последняя брешь в Минском котле. Шли целый день и на ночь привалили к обочине дороги, шедшей на Запад. Эта обочина возвышалась над дорогой, была покрыта травой. Мы прилегли и уснули. На плоской вершине обочины были уже поставлены на прямую наводку зенитные орудия, направленные в сторону леса, из которого должны выйти войска Мюллера. В 3 часа ночи, когда рассвет ещё только начинался, вдруг загрохотали эти зенитные орудия, (они были десятизарядные). Шум был такой, что мы сразу проснулись. Это, оказывается, начали выходить из леса немецкие войска во главе с Мюллером. Мюллер ехал на автомобиле Опель-адмирал. Эти, выходившие из леса немецкие войска были взяты в плен войсками нашего 121 корпуса под командованием генерал-лейтенанта героя Советского Союза Смирнова. Всего под Минском было взято в плен свыше 100 тысяч немецких солдат, из них 67 тысяч были проведены по Садовому Кольцу Москвы для показа москвичам. Во главе колонны шагал Винсент Мюллер. Они шли в лагеря сосредоточения.
5 июля в 21 час достигли местечка Пятевщина и 6 июля провели в Пятевщине.
7 июля утром вышли по маршруту Пятевщина – Калитка — Красный Маяк – Липденовичи – Поддубье – Добрынево – Павелевичи — Рябиновка. На этот маршрут ушли 8 и 9 июля. Распорядок дня был таким. В 4 часа подъём и завтрак и до 13 часов — марш. В 13 часов — обед. В 14 часов опять марш до 12 часов ночи. Ужин и сон до 4 утра. Нам приходилось проходить в сутки 70 км. Мы спали на ходу. У немцев западнее Минска по линии Барановичей в направлении Пинских болот и далее на юг была заготовлена промежуточная запасная позиция. Но я не припомню, чтобы на этой позиции были бои. По-видимому, у немцев уже не было солдат, чтобы закреплять эту позицию.
10 и 11 июля. Рябиновка — Любяга – Могильно — Полонечка.
12 июля Полонечка — Куговщина.
13 — 14 — 15 июля Куговщина – Ясенец — Костоки. На этом маршруте, наверное, около местечка Ясенец произошло следующее. Офицеры штаба вместе с подполковником Яценко находились на КП полка, беседовали между собой. Вдруг на западе от нас послышался громкий разговор, почти шум. Яценко приказал мне: «Лейтенант, пойди и посмотри, что там происходит». Я пошёл. Метров через 50 два наших разведчика с автоматами ведут пленного немецкого ефрейтора медицинской службы. Мы дошли до КП. Я спрашиваю: Was ist los? (что случилось?) И ефрейтор начал говорить: «Ваши солдаты нарушили международное право, медицинская служба пользуется правом неприкосновенности. А ваш солдат ударил меня прикладом автомата в спину». Яценко весь позеленел, услышав его слова, набросился на немецкого ефрейтора, повалил его на землю и стал душить. Мы, офицеры, с трудом оторвали Яценко от ефрейтора. Яценко сказал: «Ведите его в дивизию» (там был сборный пункт пленных). Солдаты в ответ: Товарищ подполковник, мы его всё равно до дивизии не доведём. Поэтому прикажите, и мы его здесь расстреляем. Яценко мялся, мялся, переваливаясь с ноги на ногу, потом сказал, махнув рукой: «Ну, делайте с ним, что хотите.» Они отвели его в сторону в кусты и там расстреляли. Дело в том, что к этому времени значительная часть Украины была освобождена от немцев, и Яценко уже получил письмо с Украины от знакомых о том, что вся его семья: отец, мать, младшие братья и сестры — расстреляны немцами за то, что их сын и брат — офицер Советской армии. Действительно, какая наглость напасть ночью на страну без объявления войны, убить миллионы советских солдат и гражданского населения и требовать к себе гуманного отношения. Подумаешь, прикладом ударили. Да им можно сделать только царапину на спине.
16 июля. Костоки – Новоельня – Дятлово — Пассовщизна.
17 июля. Пассовщизна – Яблока – Новосельцево — Осовляны.
18 июля. Осовляны – Пески – Волна – Полувки — Петрашевцы.
19 июля. Петрашевцы – Погубки — Б. Эсмонты — Ремкевичи.
20-21 июля. Бои за овладение Могилянскими высотами.
22-24 июля. Дземидково.
25 июля — 2 августа. Дземидково — Плянтечка.
3 августа — 6 августа. Плянтечка — Храболы.
В Храболах начальник штаба полка майор Митрофанов сказал мне, показывая карту: «Вот в этом лесу находится N-ский полк, который мы ночью должны сменить на огневой позиции. Идите в этот лес к их начальнику штаба и выясните обстановку на переднем крае». Я вышел из Храбол часов в 10 утра и пришёл в указанный мне лес в 1 час дня. При входе в лес я ничего не увидел, но потом увидел старшину. Спрашиваю: «Здесь располагается N-ский полк?»
«Да» — ответил он.
«А где начальник штаба?»
Он ответил, показывая пальцем в сторону Кнышина: «Чи бачишь церкву?» Я говорю: «Вижу». — «Вот там наш штаб».
Штаб находился примерно в 4-х километрах от НП (наблюдательный пункт). Я, зная, что наблюдательный пункт полка находился от штаба в 4-х километрах, смело пошёл туда. Погода была хорошая, у меня на груди автомат, справа на поясе пистолет ТТ. Иду и пою: «Широка страна моя родная!» Прошёл примерно 3 километра. Вдруг слышу выстрел дуплетом (бах-бах), и справа в метрах 15 — глухой звук разорвавшегося снаряда, ушедшего в землю. А здесь была полуболотистая местность. По звукам определяю, что это стреляет немецкое самоходное орудие «фердинанд». Я подумал, откуда тут за 4 километра до переднего края появился фриц? Оказывается здесь в Кнышине у церкви находился НП N-ского полка. Иду вперёд, обстрел продолжается. Прошёл ещё полкилометра. И вижу в берёзовом перелеске солдат из-за дерева меня манит пальцем, мол, иди сюда. Начали свистеть пули. Я побежал к бетонированному сарайчику. В нём было набито солдат и офицеров, как сельдей в бочке. Я подумал, если немцы сюда саданут тяжёлым шестидюймовым снарядом, то от этих сельдей ничего не останется. Я спросил, где начальник штаба. Мне ответили. «Видишь вдали лес, там — начальник штаба». Я сказал: «Я пойду обратно, иначе не выполню задания. И тогда вас сегодня не сможет сменить наш полк». Я вышел из сарайчика, осмотрелся. Рядом проходила железная дорога. Немцы, скорее всего, были за насыпью железной дороги в 300 метрах. Мы носили золотые погоны, и я забыл их заменить зелёными. Немцы видимо решили, что это идёт генерал. Я пригнулся и во весь дух побежал обратно. Пули свистели, но «фердинанд» в спину уже не стрелял. Всё это произвело на меня такое впечатление, что я не помню до сих пор, как я возвратился в этот лес и как дошёл до Храбол. Однако хорошо помню, что ночью наш полк сменил N-ский полк. У местечка Кнышин утром в 6 часов был бой. Немцы были выбиты и отступили к местечку Круглик. После боя я решил пройти по немецкой траншее, посмотреть что-нибудь интересное для себя. Иду и вижу — на дне окопа лежит лист бумаги форматом с развёрнутую обложку ученической тетради зеленовато — голубого цвета. Перевернул его: «О! Вот это трофей!» Это был ценный для разведчика документ — приказ командующего немецкой группы армии Центр генерала фельдмаршала Моделя. В общем, сумбурный приказ. Интересны были начало и концовка приказа. Приказ начинался так: «Солдаты фюрера! Враг стоит у ворот нашей родины. Вы не можете себе представить, что сделают большевики с вашими матерями, жёнами, сестрами, дочерями. Стойте на своём месте, ни шагу назад! За вас думает Господь Бог и фюрер Германии Адольф Гитлер…» И в конце приказа «Солдаты фюрера, преодолейте танкобоязнь. Будьте достойны памяти героев 1941 года!»
Ага, а где эти герои 1941 года, — подумал я.
Они лежат в глубоких снегах под Москвой, у стен Сталинграда, в предгорьях Кавказа, в степях Украины, в болотах и лесах Белоруссии, миллионы немцев погибло в 1941 — 1942 году.
7 августа мы вышли на шоссе Гродно — Варшава, и здесь нас обстреляли свои штурмовики. Дело было так. Мы увидели, что на нас летят два штурмовика и два истребителя, возвращавшиеся после выполнения задания. Вдруг, ни с того ни с сего, штурмовики стали нас обстреливать из пушек, видимо бомб у них не было, так как они их сбросили на немцев. Большого вреда этот обстрел не принёс, было всего двое раненых. Один был легко ранен, а другой — довольно тяжело в левую руку, его увезли в сан. роту. Правее шоссе была небольшая поляна 20 на 20 метров. Пролетев поляну, штурмовики стали развёртываться на другой заход. Кто-то закричал: «Выстелите полотно с красным крестом!» Выстелили полотно с красным крестом, в это время самолёты снова подлетели к поляне. В это время два истребителя, летевшие впереди, сделали вираж вниз, и видимо, увидев полотно с красным крестом, взмыли вверх, за ними полетели штурмовики, и самолёты улетели в наш тыл. Это был не первый обстрел нашего полка своими самолётами в операции «Багратион» — ранее 25 июня 1944 года передний край обороны полка был обстрелян тремя истребителями, пролетевшими на бреющем полёте.
Вскоре с шоссе Гродно-Варшава мы вступили в лесисто — песчаную местность, называющуюся артиллерийским полигоном имени Пилсудского. Здесь наступление шло медленно. Нас обстреливали отдельные самоходные орудия немцев. Боёв больших не было. Операция «Багратион» — освобождение Белоруссии — закончилась по всему 2-му Белорусскому фронту 29 августа. Однако ещё целый месяц понадобилось нашей армии, чтобы выйти к границам Восточной Пруссии. Армия вышла к реке Нарев, впадающей в реку Западный Буг, севернее Варшавы.
За три дня до окончания операции «Багратион» я был ранен на наблюдательном пункте полка (26 августа в 16 часов). Дело произошло так. Накануне 25 августа прямым попадание артиллерийского снаряда были убиты наповал командир нашего полка (пятый по счёту убитый командир за время операции «Багратион») и стоявший рядом с ним помощник начальника штаба по разведке старший лейтенант Абросимов. Утром 26 августа пришёл шестой командир полка (фамилии не помню). Он мне сказал: «Будешь у меня вместо убитого разведчика Абросимова». Идём на НП, который представлял собой траншею длиной метров 20 и глубиной мне по грудь, примерно полтора метра. У стенки, обращенной к линии фронта, был вырыт блиндаж, покрытый сверху одним накатом брёвен и засыпанный землёй. Он представлял короткую траншею длиной 5 метров, открытую в сторону фронта для наблюдения. Там сидели все, кому полагается быть, и я в том числе. В блиндаже было сыро, по стенам текла вода, было душно. Я посидел там с полчаса и говорю полковнику: «Мне здесь очень душно, я выйду наверх».
— Выходи, если не боишься.
Я вышел наверх правее траншеи и стал наблюдать, как немецкие самоходные орудия обстреливают цепи наших наступающих солдат. Смотрел я, смотрел, потом повернулся в сторону тыла и вижу — над нашими дивизионными тылами 12 немецких стервятников построили вертикальную карусель. В левой точке карусели они вращались против часовой стрелки (в этой точке сбрасывали бомбы). Я постоял, «полюбовался», и только начал спускаться назад в траншею блиндажа, как справа от меня взорвался немецкий снаряд. Всё лицо моё залилось кровью. Я зашёл в блиндаж, санинструктор обработал мою рану, один осколок пропахал правую бровь, второй — прорезал правое крыло носа, третий осколок влетел в самое темечко, масса мелких осколков влетела в левый бок под мышкой. Все раны были непроникающими. Полковник говорит: «Идите лейтенант в санроту, потому что голова». Я говорю: «Я хорошо себя чувствую». Но он повторил: «Голова!» Я вышел из блиндажа с другой стороны и пошёл к берёзовому перелеску слева от НП. До сан. роты было метров 500. Сан. рота находилась в хвойном лесочке. Фельдшер роты Вася Лисов перевязал меня заново, дал выпить 100 г, положил в ячейку (маленькая траншейка для одного раненого) и накрыл меня плащ-палаткой. Ранен я был в 16 часов, сколько проспал, не знаю. Проснулся я от раздирающего крика: «Ваську убили!» Оказывается фельдшер, который меня перевязывал, был убит. Произошло вот что. У Васи в штабе полка была возлюбленная, а штаб полка находился в 4-х километрах от НП. Она пришла к нему прямо от штаба полка, и пошли в хвойный лесок, который их укрывал от немцев. Настало время разлуки. Лисов пошёл провожать свою подругу, и решил её провести не через лес, а по дороге около этого леса. По этой накатанной полевой дороге, как только темнело, ездили машины с зажжёнными фарами без всякой маскировки. Как только они ступили на дорогу, обращенную к фронту, немцы начали артиллерийский обстрел из тяжёлых орудий. Два осколка величиной с пол-ладони ранили девушку в оба бедра. Она упала. Лисов хотел её поднять и перенести в лес. И только он наклонился, как второй артналёт… Осколок влетел ему в затылок. В 24 часа нас повезли в медсанбат, Лисов дорогой умер. Подруга его была отправлена в госпиталь для тяжело раненых, а я — в госпиталь для легко раненых, который был на территории 49-й Армии. Об одном я жалею, что мой вещмешок, остался в 50-й Армии, а в нём был томик Есенина и томик Кузьмы Пруткова «Афоризмы».
3 сентября я получил направление переводчиком в группу ближней разведки 94 отдельного Краснознамённого Осовецкого (Осовец — старинная русская крепость) полка связи 49-й Армии. Ближняя разведка включала радиоперехваты или электронную разведку и подслушивание телефонных разговоров. Однако попытка подслушивать телефонные разговоры немцев на плацдарме у местечка Новогруд и города Ломжа (на нейтральной полосе между рекой Нарев и городом Ломж) ни к чему не привела, так как у немцев были мощные телеграфные аппараты — телетайпы, стук которых заглушал всякие телефонные разговоры. В Ломже мы даже понесли потери.
Наш солдат наступил на противопехотную мину, и у него была раздроблена пятка правой ноги, его направили в госпиталь. Поэтому вся работа группы ближней разведки была направлена на радиоперехваты (электронная разведка). Я прибыл в группу ближней разведки 3 сентября под вечер. Эта группа располагалась в хуторе Усник, недалеко от местечка Хоментово, где я был ранен 26 августа. Группа состояла из старшины (он ведал хозчастью), двух младших сержантов, двух старших сержантов, двух рядовых, шофёром был немецкий перебежчик Адольф Бем (настоящая фамилия Боторек), лет 25 (а брат его перебежал к союзникам на запад). Он перебежал в 1943 году, когда 49-я Армия стояла под городом Жиздрой. Он смог принести с собой УКВ приёмник-передатчик и шифрованную карту местности от Ла-Манша до Бреста. Занимался он радиоперехватом с немецких самолётов — разведчиков, которые использовали те же передатчики УКВ. Его фамилия до вступления в Гитлерюгенд была Боторек. Он был поляком по происхождению из города Ополе (Опель по-немецки), работал дояром у немецкого бауэра, сейчас эта территория входит в состав Польши, а тогда была немецкой. Его задача в нашей группе состояла в том, чтобы перехватить УКВ передачи с немецких самолётов — разведчиков «Геншель 126» и перевести на русский язык. Эти самолёты летали над нашей территорией, когда мы стояли в обороне на польской территории.
Пример такого радиоперехвата. На железнодорожной станции в квадрате WBA-10 стоит поезд трубой на восток. (Стало быть, поезд собирается быстро уходить, значит, его должны бомбить бомбардировщики).
Такого рода радиограммы мы передавали в разведотдел фронта.
Немецкие самолёты — разведчики летали на очень большой высоте, свыше 3 километров У них была очень хорошая оптика. А у нас её ещё не было. В одной из подобных радиопередач немецкий лётчик сообщил, что видит идущую по шоссе автомашину. Вот такие радиограммы на немецком языке ловил Бем. Он не носил наших отличительных знаков, ни погон, ни звёздочек. Оружия ему никакого не давали. Таким образом, в моей группе ближней разведки было 13 человек. Группа была интернациональная. Было три украинца, два грузина, один татарин, остальные — русские. Командовал группой капитан Демидов. Но через неделю капитана Демидова взяли в штаб полка связи, и я стал командовать группой. Кроме того, на нашем довольствии и обмундировании находилась фронтовая разведчица Люба Агафонова, ей было лет 20. У неё был на вооружении приёмник — передатчик «Северок». Она держала связь с разведгруппами в тылу у немцев, а также с подвижными частями (кавалерийскими и танковыми) при глубоких прорывах ими немецких позиций во время наступления.
В нашем распоряжении находилась грузовая машина — полуторка. В кузове этой машины располагались все перечисленные выше лица. Я сидел в кабине. Ездил я обычно во время наступления не с полком связи, а с разведотделом Армии, и выполнял его задания. А в полку связи я состоял только на довольствии и обмундировании.
Армия, как и весь 2-й Белорусский фронт, начала в эти дни подготовку к Восточно-Прусской операции. По шоссейным дорогам Гродно — Варшава и Белосток — Варшава шли танки для 2-х танковых Армий 1-го Белорусского фронта и 50-й танковой Армии нашего 2-го Белорусского фронта. Все шоссе были изрезаны гусеницами в основном тяжёлых танков. К фронтам подвозили боеприпасы, горюче-смазочные материалы, продовольствие, обмундирование.
1-му Белорусскому фронту было подано 150 тысяч железнодорожных вагонов. До начала Восточно-Прусской операции оставалось 4,5 месяца.
В эти осенние месяцы проходила повседневная работа по радиоперехвату с помощью всеволнового радиоприёмника, а также слежение за немецкими воздушными разведчиками. Эту работу осуществлял Бем.
Ежедневно в 24 часа мы сообщали в разведотдел фронта все полученные за сутки материалы. Особый интерес представляли позывные вражеских военных радиостанций. Появление нового позывного означало приход на передний край немцев нового подразделения (новой дивизии, нового полка). А исчезновение позывного означало уход подразделения или части противника с переднего края обороны. И у нас были позывные. Типичной в наших частях и подразделениях была радиостанция РАФ (фронтовая радиостанция), они были свободными от дежурств. У нас велось круглосуточное дежурство. Дежурили два старших сержанта и четыре сержанта, которые менялись через 8 часов. Работали они на двух всеволновых радиоприёмниках. Эти радисты окончили школу младших радиоспециалистов. Они знали немецкий алфавит и азбуку Морзе на немецком языке, поэтому сигналы Морзе они записывали немецкими буквами, но переводить на русский язык они не могли. Для этого был переводчик.
Основным продуктом питания в это время была свиная армейская тушёнка. Она, конечно, нам порядком надоела, и мы были бы раду какому-нибудь свежему мясу. Поваром у нас был Бем, он был в этом смысле мастер. Один раз в ноябре месяце, сидя на крылечке, мы увидели зайца — русака, который бежал по стерне в направлении с юга на север на расстоянии 750 — 800 метров. Я сказал моим ребятам: «Ну, кто возьмётся снять зайца». Вызвался солдат Сафиулин. Он побежал в дом, принёс свою трёхлинейную винтовку, сел на корточки около крылечка, выстрелил, и с первого же выстрела поразил зайца. Бем сделал жаркое, которое мы с аппетитом съели в день праздника 27 годовщины Октябрьской революции.
Как-то в середине декабря старший сержант Тимошенко говорит мне: «Товарищ лейтенант, в 16 часов ежедневно выскакивает в эфир всего на две минуты какая-то радиостанция на непонятном мне языке, подозрительная. В течение двух минут передаёт отдельные зашифрованные слова и пропадает, и целые сутки её нет», я говорю: «Завтра в 16 часов вы меня позовёте и я послушаю, что за радиостанция». На другой день к 16 часам я пришёл, и радиоприёмник Тимошенко настраивается на ту волну. И я слышу, действительно, ровно в 16 часов радиостанция на английском языке передаёт шифрованную радиограмму, Радиограмма очень звучная, значит радиостанция недалеко от нас. Мы сообщили в разведотдел фронта данные радиостанции, её позывные, длину волны, время выхода и зашифрованную радиограмму. Через два дня из разведотдела фронта получаю радиограмму: Выехать в Курки-Лубки на пеленгацию. Мы пеленговали неизвестную радиостанцию в Курках-Лубках, а фронтовая бригада, по-видимому, пеленговала с другой стороны. У меня был специалист по радиопеленгации старший сержант Слипченко. Он сел за локатор и начал вертеть рамку и поймал эту станцию в 16 часов. Пеленг (луч) шёл на Варшаву и проходил несколько западнее города Острув-Мазовецка. Это было в начале января 1945 года.
12 января 1945 года наша Армия передислоцировалась на Рожанский плацдарм на реке Нарев. Проезжая мимо Острува-Мазовецкого, мы остановились на ночёвку в местечке Репки. В доме жил хозяин, и у него была дочка, 15 летняя Моника, она училась в школе. Я её спрашиваю: «Моника, какие вы песенки пели в школе, когда президентом в Польше был Рыдз-Смиглый (заменивший на этом посту умершего Пилсудского). Она говорит: «Мы всегда пели одну и ту же песенку». Она пропела: «Ниц нам не зробить ниц, бо с нами Смиглый, Смиглый Рыдз» (никто нас не победит, ибо с нами Смиглый Рыдз). Известно, что Германия разгромила Польшу в 1939 году всего за 17 дней. Рыдз-Смиглый бежал в Румынию.
В этой же деревне нам сказали, что здесь в лесу у Острува-Мазовецкого несколько дней назад была выловлена польская диверсионно — разведывательная группа во главе с каким-то генералом. Группа насчитывала 16 человек. Это была, по-видимому, та группа, радиостанцию которой мы запеленговали в первых числах января.
Позже 16 апреля 1945 года в Москве военный трибунал судил группу во главе с генералом Новруцким (кажется). Это была та группа, которую мы запеленговали.
Они выбрали интересное место. Через Острув-Мазовецкий проходило шоссе, по которому ночью шли танки на 1-ый Белорусский фронт для пополнения 1-й и 2-й танковых армий и отдельных танковых корпусов. Вот диверсанты и считали, сколько танков, боеприпасов, вооружения будет иметь 1-й Белорусский фронт в предстоящей Висло — Одерской операции. Одновременно по шоссе Гродно — Варшава шло пополнение 2-му Белорусскому фронту, в том числе шла 5-я танковая армия генерала Вольского. Всё это — подготовка к предстоящей операции против Германии: Висло — Одерской (1-й Белорусский фронт) — началась 12 января и Восточно — Прусской (2-й Белорусский фронт) — началась 14 января. Эта польская диверсионно — разведывательная группа держала по радио связь с эмигрантским правительством Польши в Лондоне, возглавлял которое Миколайчик, — лидер крестьянской партии Польши. Одновременно группа держала связь с армией Крайовой, которая после разгрома немцами Варшавского восстания под руководством генерала Бур-Комаровского бежала на нашу территорию. Армия Крайова в Польше вела борьбу с польскими партизанами, с так называемой гвардией Людовой — коммунистами Польши.
Летом 1944 года Советские войска уже стояли перед Варшавой на левом берегу Вислы. То есть Варшаву и Советские войска разделяла только река Висла. Несмотря на то, что Советские войска готовились уже к освобождению Варшавы, националистические элементы Польши подняли восстание против немцев с тем, чтобы опередить Советскую Армию и установить в Польше антикоммунистическое правительство. 16 июля в Люблине, находящемся южнее Варшавы, в междуречье Вислы и западного Бута, был создан Польский комитет национального спасения (ПКНС) под председательством Болеслава Берута, — генерального секретаря Польской компартии. Это было временное правительство Польши, оно руководило гвардией Людовой, с которой как раз боролась реакционная партия Крайова.
13 января мы продолжали двигаться на Рожанский плацдарм.
14 января начал наступление 2-й Белорусский фронт, прорывом немецкой обороны 5-й танковой Армии в направлении города Эльбинг на побережье Балтийского моря. За 5-й танковой Армией следовала 3-я Армия генерала Кузнецова В.И. Одновременно с 5-й танковой Армией 2-го Белорусского фронта 14 января начал наступление 3-й Белорусский фронт под командованием генерала армии Черняховского. 24 января 5-я танковая Армия вышла к побережью Балтийского моря к городу Эльбинг.
18 января двинулась в наступление наша 49-я Армия в направлении на Кенигсберг. В тот же день 50-я Армия 2-го Белорусского фронта под командованием генерала Озерова двинулась к Мазурским озёрам. 24 января 49-я Армия, а в её составе и моя группа, переступила границу Восточной Пруссии.
Восточная Пруссия была полностью окружена. Здесь интересно сравнить Восточно-Прусскую операцию Царской Армии в 1-ю мировую войну и Восточно-Прусскую операцию 1945 года. Роль 3-го Белорусского фронта играла тогда 1-я русская Армия генерала Рененкампфа, роль 2-го Белорусского фронта играла 2-я русская Армия генерала Самсонова. В Восточной Пруссии им противостояла 1-я Германская Армия под командованием Гинденбурга. Рененкампф прорвал немецкий фронт у Гинденбурга и стал отходить на Вислу в её самом нижнем течении. Однако Рененкампф не организовал преследования армии Гинденбурга, хотя у него в резерве было 9 кавалерийских дивизий — это примерно 2 конные армии.
2-я Армия Самсонова наступала в направлении Грюнвальдского поля и города Танненберга. Гинденбург, видя, что Рененкампф его не преследует, развернул свою Армию фронтом на юг, встретил у Танненберга наступавшую 2-ю Армию Самсонова, окружил её и разбил. Самсонов застрелился, а остатки его армии отошли на реку Нарев — на исходную позицию. Теперь Гинденбург повернул свою Армию обратно, фронтом на восток, и навалился на Армию Рененкампфа. 1-я Армия Рененкампфа была вынуждена отойти к городу Гродно — откуда она начинала наступление. Восточно-Прусская операция 1914 года провалилась, хотя Париж был спасён, так как немцы были вынуждены перебросить значительные силы на помощь Гинденбургу. В 1-ю мировую войну провалились также и 2 другие наступательные операции Русской Армии: Одна — Брусиловский прорыв 1915 года. Хотя Брусилов дошёл почти до Карпат, взял в плен 500 тысяч австро — германцев, но вынужден был отступить на исходные позиции. Другая — Карпатская операция 1916 года. Русские войска дошли до предгорий Карпат, но вынуждены были отступить на исходные позиции из-за казнокрадства, которое процветало в Царской Армии.
18 января 1945 года пошла в наступление наша 49-я Армия общим направлением на Кенигсберг. 24 января мы перешли границу Восточной Пруссии у местечка Реблау — это несколько восточнее Танненберга. В Реблау мы зашли в один немецкий двор. Двор был полон разной живности, мы увидели в большом количестве лошадей, коров, свиней, овец, коз, гусей, кур. Хозяйский дом был пуст, но на столе стояли кастрюля и сковородка с горячей пищей. Немцы не ждали нас, поэтому всё бросили и бежали к морю.
Земля Восточной Пруссии весьма благоприятна для животноводства. Тёплый, слегка влажный морской климат способствовали росту зерновых культур и трав — то, что необходимо для питания животных. В России нет таких благоприятных мест для животноводства. Я сожалел тогда, что Восточная Пруссия не принадлежит нам, а должна бы принадлежать. В самом названии Пруссия — лежит русский корень, и действительно, многие историки утверждают, что в античные времена, эти земли населяли племена, близкие к русским. Колонизация немцами Восточной Пруссии началась в 12 веке, когда был основан Кенигсберг, онемечены были русские племена, а не поляки. Восточная Пруссия всегда была плацдармом для нападения на Россию и СССР. Через Восточную Пруссию шёл на Россию Наполеон со своей армией. А в 1941 году отсюда двигались в направлении на Ленинград и Белоруссию немецкие армии группы Север и группы Центр. Непонятно, почему Советское правительство и Сталин не добились присоединения Восточной Пруссии к СССР, а отдали её Польше, хотя Восточную Пруссию отвоевали у немцев Советские войска. Та узкая полоска вокруг Кенигсберга, которая называется теперь Калининградской областью, не имеет никакого сравнения с территорией, присоединённой к Польше, куда входят Восточная Померания, восточная половина немецкой провинции Бранденбург, верхняя Силезия, земля между Одером и Найсе-Лужицкой — территория, в несколько раз превышающая территорию старой Польши. До Октябрьской революции Польши, как самостоятельного государства, не было. От Варты на западе до границ Белоруссии было царство Польское, царём Польши был русский царь, а управлял Польшей его наместник, в конце XVIII — начале XIX века — наследник русского престола цесаревич Константин.
Наибольшее продвижение в направлении Кенигсберга нашей армии было до города Бишофсбурга. Сводки информбюро за 6 февраля 1945 года передавали приказ Сталина с поздравлением частей нашей армии с освобождением Бишофсбурга. К этому времени плохо складывалось дело у 3-х армий 2-го Белорусского фронта (70, 65 и 2-й ударной), действовавших в Восточной Померании. Поэтому ставка Верховного главнокомандующего приказала нашему командующему генералу И.Т. Гришину передать свою полосу наступления 50-й армии, а 49-й армии — форсированным маршем следовать в Восточную Пруссию.
Граница между Восточной Пруссией и Польшей очень извилистая, немецкие земли чередуются с польскими, как гребёнка, — и так до переправы. Переправа была по льду Вислы. После переправы мы увидели, как на поле лежали ряды трупов в нашей форме, в наших шинелях и наших шапках, только без погон и без звёздочек на шапках. Они лежали, как скошенная трава. Оказывается, это была прорвавшаяся из крепости Торн (польский Торунь) вторая власовская дивизия, 6 тысяч человек. Немцы держали власовцев только в крепостях, чтобы они не могли перейти на сторону Советской армии. Говорили, что здесь прошёл кавалерийский корпус генерала Осляковского, который следовал с нашей 49-й армией. Мы не видели никаких признаков ранений. Возможно, что власовцы сами приняли яд.
10 февраля началось первое наступление в Восточной Померании — в обход Данцига (польский Гданьск) в направлении на север. В это наступление включилась наша 49-я армия. Немцы оказывали очень упорное сопротивление. Наступление двигалось очень медленно. Здесь в Восточной Пруссии была создана новая группа немецких армий «Висла» под командованием рейхсляйтера Генриха Гиммлера (второе лицо после фюрера). Эта группа армий состояла из 2-й немецкой армии, сумевшей ускользнуть из-под Варшавы, сохранив в основном свои силы, и 3-й немецкой танковой армии, сумевшей вырваться из окружения в Восточной Пруссии морем и высадиться в Данцигской бухте. Кроме того, в районе Штеттина (польский Щецин) высадилась 11-я полевая немецкая армия, которая в конце 1941 — начале 1942 года захватила Крым. Группа армии «Висла» оказывала очень сильное сопротивление, и наступление шло очень медленно. Тогда на помощь 2-му Белорусскому фронту была переведена из 1-го Белорусского фронта 1-я танковая армия генерала Катукова и полевая армия. 1-я танковая армия сходу прорвалась в северном направлении к побережью Балтийского моря и захватила немецкий город Кольберг (польский Колобжег). Вместе с Полевой армией она продолжала двигаться по побережью Балтийского моря в сторону Данцигской бухты.
20 февраля началось 2-е наступление, но оно тоже двигалось очень медленно. Только 10 марта штаб 49-й армии достиг города Картхауз (польский Картузы). В Картхаузе перед его занятием нашими войсками, был штаб немецкой группы армии «Висла», поэтому в помещении, которое он занимал, было много немецкой литературы. Там, в груде сваленных на пол книг, я нашёл томик Эммануила Канта на немецком языке «Критика чистого разума». Издание 1824 года, было стереотипным со второго прижизненного издания 1786 года, с вступительной статьёй Эммануила Канта. Было много всякой литературы, касающейся политики немецкой армии в Польше; была большая папка журналов с названием «Политика немецкой армии в Польше».
Наступление продолжалось очень медленно. И 21 марта 1945 года я решил поехать на линию фронта, чтобы посмотреть, в чём же дело, почему так медленно происходит наступление. Что же я увидел? Все дороги были запружены нашими войсками, что затрудняло их маневр. Даже был такой случай. Одна полуторка выехала с правой половины дороги на левую встречную — и сразу остановилось всё движение в обратном направлении. В это время по правой стороне проезжал на джипе «Виллис» член Военного Совета нашей армии полковник Сычёв. Он подошёл к этой машине и палкой (клюшкой с набалдашником, с которой он никогда не расставался) разбил стекло кабины, за шиворот вытащил через окно капитана и начал его молотить этой палкой, приговаривая: «Не нарушай правила движения». Машину опрокинули в кювет, и левостороннее движение восстановилось. Здесь же, на линии фронта я узнал, что в одном из полков прямым попаданием артиллерийского снаряда, пущенного с военного корабля (море было рядом), был убит солдат моей группы, слухач — телефонист Усанов, парень из Горьковской области. Вернулся я к себе в группу в 16 часов. Спрашиваю старшего сержанта Тимошенко: «Есть что-нибудь интересное в радиоперехватах сегодня?» Он отвечает: «Да обычная шифрованная информация. Правда, была одна непонятная радиограмма открытым текстом на немецком языке. Я перевёл эту радиограмму (советовался с Бемом), в которой Гиммлер, командующий группой армий «Висла», радировал Гитлеру в Берлин о плохом положении в его группе армий: нет горючего, нет танков, не хватает боеприпасов, оружия, продовольствия. И в конце радиограммы — была фраза — вопль — «Кайне фюрунг!» (утеряно руководство войсками). Это означало, что организованного немецкого сопротивления нет, сопротивление оказывали отдельные части и подразделения. В таком случае, когда нет организованного сопротивления, необходим штурм. Я спросил старшего сержанта Тимошенко:
— Вы показывали эту радиограмму переводчикам штаба Армии?
— Да, показывал.
Ну и что они вам сказали?
— Что такие радиограммы на фронте — обычное дело.
Я подумал, ничего себе обычное дело, когда Гиммлер — Гитлеру, да ещё «кайне фюрунг!» Дело в том, что мы всю информацию, получаемую за день, если не было экстренных, посылали в 12 ночи в штаб 2-го Белорусского фронта. Я подумал, если я задержусь до 12 часов и пошлю эту радиограмму с остальной информацией, то она может затеряться среди другой информации, и время может быть утеряно. Поэтому я сказал старшему сержанту: «Идите немедленно на телеграф и срочно передайте текст этой радиограммы с пометкой «срочно вне всякой очереди» в штаб 2-го Белорусского фронта полковнику Боголюбову!» Под псевдонимом «полковник Боголюбов» понимался начальник штаба 2-го Белорусского фронта генерал-полковник Боголюбов. Утром 22 марта в штаб Армии приехал маршал Рокоссовский, о чём он говорил с начальником штаба — я не знаю. Не исключено, что разговор был о подготовке штурма, потому что 25 марта штаб Армии подвинулся к городу Клайнтух в 30 км от Кархгауза. Это означало, что штурм идёт успешно.
26 марта войска нашего фронта вышли на побережье Балтийского моря и освободили Цопот (польский Сопот). На другой день, 27 марта, наши соседи справа — 70-я армия овладела Гдыней (главный польский порт).
28 марта штаб армии переехал в Оливу (старинный польский город на побережье Балтийского моря). А Олива рядом с предместьем Данцига. Я сразу же взял 4 солдат и Бема и поехал через предместье Данцига — Лангфур на главную улицу Данцига. Мы увидели на этой улице колонну из 140 немецких танков — «королевских тигров», они были построены в походную колонну, направленную в тыл Армии 1-го Белорусского (под командованием маршала Жукова) и 1-го Украинского (под командованием маршала Конева) фронтов, стоявших на Одере и Найсе-Лужицкой.
У Жукова, как известно, был плацдарм на западном берегу Одера. Ставка главного командования и лично Сталин каждый день требовали от Рокоссовского ликвидации группы армий «Висла», взятия Данцига, который находился в 400 км от Одера — в глубоком тылу Советских войск.
Ни в одном из «королевских тигров» не было ни капли бензина. Поэтому нам каждый день был дорог, вдруг немцы достанут бензин. А 140 танков, да ещё «королевских тигров», — а это очень мощные танки с самой толстой бронёй и мощной пушкой — это целый танковый корпус, на основе которого могла быть образована новая немецкая танковая армия, которая могла бы если не решить судьбу войны в пользу немцев, то во всяком случае могла бы задержать нашу победу в войне. Тем более что в районе города Штеттин (польский Щецин) высаживалась 11-я немецкая полевая армия (которая в 1941 — 1942г. захватила Крым). Как известно, все немецкие танки ходили на бензине, а наши — на солярке (у немцев не было нефти). Танки эти достались нашим войскам.
28 марта 1945 года Данциг ещё не был полностью очищен от немцев. Немецкие войска отступили на узкую полоску земли, называвшуюся Нойес фарватер. Напротив этого местечка — самая глубокая часть Данцигской бухты. В этом месте в январе 1945 года Советская подводная лодка под командованием капитана 3-го ранга Маринеско потопила самый мощный немецкий транспорт «Гуцлав», на котором было 3000 немецких моряков, возвращавшихся в Германию. Интересно, что немецкие истребители подводных лодок искали подлодку Маринеско в этом самом глубоком месте, а она лежала на боку в самом мелком месте бухты.
Понадобилось ещё два дня — 29 и 30 марта, чтобы полностью очистить Данциг от немецких войск. Вечером 30 марта в сообщении Совинформбюро было объявлено о взятии нашими войсками города Данцига. В приказе Верховного главнокомандующего поздравлялись войска, участвовавшие во взятии Данцига, и в том числе войска генерал-полковника Гришина, то есть войска нашей 49-й армии.
Теперь 2-ому Белорусскому фронту нужно было передислоцироваться на Одер. Передислокация шла в два этапа. Первый этап: Данциг — Штаргард. Второй этап: Штаргард — Одер.
2 апреля мы возвратились в Картхауз и стали ждать, пока пехотные части не достигли Штаргарда. 6 апреля в Штаргард двинулся штаб нашей армии, и наша группа вместе с ним. В районе Руммельсбурга у нашей полуторки прокололась камера заднего колеса, под колесо попал гвоздь. Мы были вынуждены остановиться и заняться вулканизацией камеры. Провозились с камерой до вечера, и ночевать нам пришлось в Руммельсбурге.
До конечного пункта этого маршрута оставалось 250 км, поэтому на другой день, 7 апреля, нам нужно было выжимать из нашей машины всю возможную скорость. 7 апреля мы должны были догнать наш штаб. В одном месте дорога пошла под небольшой уклон. Мы продолжали ехать с большой скоростью. Наконец увидели впереди полуторку, а за ней дальше впереди по ходу у левой обочины дороги стоял джип «Виллис». Полуторка повернула влево к обочине, и мы думали, что она собирается подъехать к джипу. Поэтому мы продолжали двигаться с наибольшей скоростью (60 км/час). Вдруг впереди нас, идущая полуторка начинает делать правый поворот, не подав предварительного знака поворота. Поэтому мы, не снижая скорости, продолжали лететь вперёд и врезались в кабину этой машины. У неё поломался промежуточный валик. Оказывается, здесь была дорога вправо, которой не было видно из-за леса. Оказалось, что в поломанной машине сидел полковник — начальник отдела формирования и комплектования штаба нашей армии. На другой день мне принесли из штаба нашего полка связи приказ командира полка, в котором моему шофёру Феде давалось 15 суток ареста на гауптвахте, а мне — выговор за превышение скорости движения.
До 14 апреля мы находились в Зеефельде под Штаргардом. Здесь мы видели, как 1-я польская армия под командованием генерала Поплавского форсированным маршем шла на свой 1-й Белорусский фронт. В этот же день 14 апреля штаб армии передислоцировался в посёлок Линдов — конечный пункт нашего движения на этом этапе. В Линдове мы оставались до 27 апреля.
16 апреля, рано утром (ещё затемно) маршал Жуков начал своё знаменитое наступление на Берлин с Кюстринского плацдарма на западном берегу Одера, — были включены прожекторы заливающего света. Это были те самые прожекторы, которые в 1941 году защищали Москву от налётов немецких самолётов. 22 апреля Жуков и Конев окружили Берлин, а мы в это время (до 27 апреля) стояли на Одере.
18 апреля я сидел в разведотделе Армии. Вдруг в 23 часа раздался мощный взрыв недалеко от дома, где мы сидели. Ночью мы не обратили на него особого внимания. А утром, когда я вышел из этого дома, увидел, что в 15 — 20 метрах от него — «скелет» немецкого среднего бомбардировщика и рядом 6 трупов лётчиков, каждый из которых пробороздил спиной канавку длиной в 15 метров. Я подошёл к одному из мёртвых лётчиков и вынул из кармана брюк шифрованный географический атлас от Ламанша до Бреста, атлас был сложен гармошкой. Это был тот же атлас, как и шифрованная карта у Бема. Произошло следующее, Хенкель-111 летел со стороны немцев бомбить нашу территорию. Летел он высоко, примерно на высоте 3000 метров. На этой же высоте в это же время летел бомбить немецкие позиции наш самолёт По-2 (Поликарпов-2), в самолёте сидели две лётчицы: стрелок и штурман. Долетев до линии фронта, они выключили мотор и начали планировать над немецкими позициями, сбрасывая бомбы. Видимо, немецкие лётчики и наши лётчицы заметили друг друга одновременно. И те и другие одновременно открыли встречный огонь. Что случилось с Хенкелем-111, было сказано выше. А в стороне от Хенкеля на земле примерно в150 метрах почти неповреждённый лежал самолёт По-2, лётчиц в нём не было; а неподалёку от него — два наших раскрытых парашюта. О судьбе лётчиц я не знаю. Возможно, они остались живы и их увезли в госпиталь.
22 апреля 1-й Белорусский фронт и Украинский фронт окружили Берлин, а весь 2-й Белорусский фронт стоял у Одера, который в эти дни разлился на 2 км. Мостов через Одер не было, они были взорваны. Одер в этом месте имеет два рукава — западный и восточный, а между ними — дамба, которая тоже была залита водой. Командующий 65-й Армии нашего фронта, генерал-полковник Батов, отыскал несколько ниже по Одеру разрушенный мост. Натаскали досок, укрепили их, и только 27 апреля началось форсирование Одера тремя армиями нашего фронта. 65-й, 70-й и нашей 49-й.
Мы начали форсировать Одер уже после обеда. А штаб армии и моя группа переезжали через мост уже в темноте. И вот тут, когда мы съехали с моста на дорогу, нас поджидала следующая неприятность. Подсели аккумуляторы, и фары нашей машины еле-еле светились. И мы прозевали указатель объезда. Едем по дороге, правда с небольшой скоростью, и я увидел впереди в 25 метрах блеск воды. Кричу шофёру. «Федя, тормози!» Машину удалось остановить у самого края обрыва, высота которого была 15 метров. Это была то ли река, то ли канал; мост был взорван немцами. Мы дали задний ход, вышли из машины и стали искать переезд. Увидели в 20 метрах переезд. Первым городом на западном берегу Одера был Фридрихштадт, в котором мы и переночевали.
28 апреля мы продолжали движение прямо по дороге на запад, и достигли
города Гросс Фреденвальде.
29 апреля достигли города Темплин.
30 апреля достигли города Лихен.
1 мая утром мы проехали через немецкий женский концентрационный лагерь Равенсбрюк. В лагере уже никого не было, все бараки были раскрыты, бараков было много. В глубине лагеря просматривалась газовая печь. В этом лагере находилась жена Эрнста Тельмана с дочерью. Через дорогу напротив Равенсбрюка находился немецкий мужской концентрационный лагерь Заксенхаузен. В нём обучались немецкие изверги, как истреблять людей. Это была академия истребления людей.
Вечером 1 мая мы достигли города Райнсберг (в переводе — «чистая гора») — это бывшая резиденция немецкого короля Фридриха II der grosse (великий). Нам отвели помещение для ночёвки. Рядом стоял длинный барак. Я решил посмотреть, кто же в этом бараке живёт. Барак был пустой, но в углу барака сидела семья — муж, жена и дочь. Отец, увидев меня, поднял руки, как бы останавливая меня (здесь уже побывало много наших). Я ему сказал: «Nein, nein! (нет, нет)», я не для этого пришёл. Дочку звали Ирма. Её родители были онемеченными чехами по фамилии Андреска. Они эвакуировались из Берлина, убежав от бомбёжек союзной авиации. У них в Берлине остался дом. Пока они не собирались возвращаться в Берлин. Я попрощался и ушёл.
2 мая войска нашей армии вышли к реке Эльба, а штаб армии остановился в городе Прицвальк — это в 130 км от Эльбы. Разведотделу и нам отвели дом в 15 км северо-западнее Прицвалька. Рядом с домом находился сарай, на чердаке которого жила женщина — немка с ребёнком (фамилия её была Матай), с ними ещё жил старик. До войны они жили в Одессе или Херсоне, а в войну их отправили в Германию. Старик говорил, что у меня чистый немецкий выговор. В этот день для нашей 49-й армии закончилась война. Я зашёл в разведотдел, чтобы поздравить офицеров с победой и самому отметить эту радость. Разведчики сидели за столом и выпивали, налили мне фарфоровую чашку 96° спирта. Я взял эту чашку и залпом выпил её содержимое, так как думал, что это вино. У меня перехватило дыхание, я ничего не мог сказать. Один из рядом сидевших офицеров налил в кружку воды, я её выпил, и сразу всё прошло. И с той поры я пью спирт как воду, главное не разбавлять.
4 мая я наблюдал шествие бывших узников фашистских лагерей, освобождённых нашими войсками. Они уже были переодеты в цивильную одежду. Шли они по главной улице Прицвалька, ширина которой было около 30 метров, по направлению к мосту через Эльбу. Узники были разных национальностей: англичане, американцы, французы, немцы (коммунисты и социал-демократы), югославы, венгры, болгары, норвежцы, индийцы, арабы — полный интернационал. Среди них были, немецкий социал-демократ Вилли Брандт, который в начале 60-х годов стал президентом ФРГ; Эдуард Эррио — французский радикал-социалист, ставший позже в начале 50-х годов председателем национального собрания Франции и выступавшего против заключения Северо-Атлантического Пакта НАТО; жена Эрнста Тельмана — Роза Тельман с дочерью, и другие антифашисты. Шествие продолжалось целый день до темноты. Сотни тысяч узников прошли в этот день через Эльбу, чтобы потом разъехаться по своим странам.
Вскоре после Дня Победы командир нашего полка связи полковник Корнаухов отбыл на Дальний Восток, чтобы создавать там армейский узел связи. Предполагалось, что война с Японией затянется, и наша 49-я Армия, может быть, тоже отправится на Дальний Восток. В полк прибыл из глубокого тыла, видимо из управления связи Советской Армии, подполковник Гудененко с женой. По его внешнему виду (огромный живот), он не нюхал пороха. У меня с ним произошёл конфликт. Как-то я прихожу в своё помещение, где располагалась наша группа, и вижу, что мой сержант Савченко ходит без ремня и погон.
Спрашиваю его: «В чём дело?»
Отвечает: «Гудененко дал мне 15 суток гауптвахты»
— За что?
— Я сорвал две вишенки под своим окном, а в это время по дорожке проходил подполковник Гудененко.
«Чем вы занимаетесь?» — спросил он — «Надо это делать организованно, а не так, как вы делаете! Я даю вам 15 суток ареста на гауптвахте, сообщите своему командиру!»
Я такого безобразия вытерпеть не мог, и поэтому написал рапорт командующему армии, чтобы меня направили в оккупационные войска, так как я не могу служить под командованием такого человека.
5 мая я поехал по городам, расположенным вдоль демаркационной линии с союзниками. Интересное явление я наблюдал в Плате, местечке, где рядом протекала небольшая речка. Через эту небольшую речку (возможно, канал), шириной около 10 метров, был мост. С нашей стороны у моста был сооружён шлагбаум, перекрывающий проезд через мост, раскрашенный, как полагается, пограничным знаком. Рядом стояла будка, тоже разукрашенная по всем правилам пограничных знаков, и наш боец с автоматом за плечом, чуть ли не по стойке смирно. На другой стороне моста была американская зона. Через перила моста была переброшена какая-то палка вроде оглобли, а на неё были навешаны всякие тряпки белого цвета, подштанники, рубашки, бельё. В глубине за мостом виднелся небольшой бетонированный сарайчик. Я увидел, как американский солдат поставил автомат к стенке сарайчика и стал играть в карты с пришедшими к нему двумя товарищами. И это на ответственном посту! Более того, они пальцем манили нашего бойца. Вообще дисциплина в американской армии была очень слабой. Например, у них не было подразделения ГСМ (горюче-смазочные материалы), которое распределяло по воинским подразделениям горюче-смазочные материалы, как в нашей армии. Американцы же выставляли вдоль дорог по обочинам канистры с бензином и баки с маслом. Никакого учёта не велось, поэтому можно было взять сколько угодно канистр и торговать бензином, что они и делали.
При выезде из Прицвальда километров через 10, мы увидели налево от дороги большое поле, заполненное брошенными легковыми машинами разных марок, причём, заправленных бензином, и конца этим машинам не было видно. Эти брошенные машины когда-то принадлежали немцам, бежавшим на запад. Мы со своим шофёром Федей присмотрели одну машину, малолитражный Фиат «Фаэтон», размером он был с наш «Запорожец». Мы забуксировали этот Фиат, завезли во двор и поставили в сарай. Сарай закрыли. Возвращаясь же вечером обратно, мы остановились у этого двора, зашли в сарай… Но, увы, — нашего Фиата там уже не было. Вышел хозяин. Я его спрашиваю: «Где машина?» Он отвечает: «Взяли ваши солдаты». Ясно было, что он лжёт. Зачем нашим солдатам было заходить в закрытый сарай, когда рядом было море машин. Я ему говорю: «Я не верю вам!» И пошёл.
Я ещё несколько дней ездил по разным городам Германии, пока 27 мая не получил выговора от командира полка за то, что не поставил автомашину на консервацию. Полагалось после окончания войны ставить машины на консервацию (смазать все части машины, поставить машину в гараж, и больше не ездить). 27 мая штаб армии организовал поездку офицеров в Берлин на экскурсию. Отъезд был назначен на 9 часов утра из города Прицвальда. Нам была подана грузовая машина большой вместимости — чешская «Шкода». У этой машины колёса были в человеческий рост. В кузове размещалось 120 человек (12 рядов скамеек по 10 человек на каждой скамейке) — целая рота. На таких машинах ездили только мотострелковые дивизии 2-й немецкой танковой армии. Эта грузовая машина везла нас в Берлин со скоростью 100 км/час. Так что проехали мы из Прицвальда в Берлин за час с небольшим. Второй раз мы ездили в Берлин 24 июня. В эту поездку я взял с собой несколько человек из полка связи. В этот раз нас вёз грузовик «Даймлер-Бенц», по размерам это такая же машина как «Шкода», только отличалась формой капота. Опишу, что мы видели в Берлине. Центром Берлина считается здание рейхстага — он имел жалкий вид. Он не был разрушен, но все стены были ободраны пулями и осколками снарядов. Внутри рейхстага всё выгорело, так что над головой виднелся как бы купол. Все стены купола были исписаны мелом, надписями такого рода: «Я из Ирбита. В. Щеглов. И дата — 1.05.45» Я хотел оставить свою подпись, но не было места, где бы можно было расписаться (подписей было несколько тысяч). Даже были подписи на потолке. Я удивлялся — как солдаты туда взбирались? Что я сделал. Я забрался на крышу рейхстага и сфотографировал западную часть Берлина, где располагался электротехнический городок, называемый Сименсштадт. Ясно просматривались трубы электростанций. Напротив рейхстага через улицу находится Берлинский зоопарк — Тиргартен. Тут же площадь, которая называется Потсдамерплац. На Потсдамерплац с восточной стороны выходит рейхканцелярия, примерно 8-ми этажное здание в виде параллелепипеда. Это вроде нашего Белого дома правительства. Я слышал, что гэдээровцы в своё время снесли это здание, а место сравняли с землёй, чтобы не напоминало о Гитлере. Рядом с рейхканцелярией находятся Бранденбургские ворота, отсюда на запад идёт улица Зигес-аллее (Аллея Победы). В конце Аллеи Победы стоит обелиск Зигес-зойле (манумент Победы). Эти три памятника: Бранденбургские ворота, Зигес-аллее и Зигес-зойле — поставлены в честь победы Германии над Францией в 1870 году, в честь выигранной немцами битвы под городом Седан. На восток от Бранденбургских ворот идёт главная улица Берлина Унтен дер Линден (её название переводится «под липами»). По обеим сторонам этой улицы между тротуаром и дорогой посажены липы, которые аккуратно подстрижены в форме шара; нижняя сторона этого шара несколько выше человеческого роста. Так что под липами можно стоять, скрываясь от дождя, как под зонтиком, земляной покров в гнезде покрыт железной решёткой, поэтому под кроной всегда сухо. Заканчивается эта главная улица площадью Александер плац. Вместе с рейхстагом все эти улицы и сооружения составляют центр Берлина. Разрушений здесь во время войны было очень мало. Один снаряд попал в здание университета имени Гумбольда, видна была кучка уже уложенных в стопку кирпичей. Второй снаряд попал в здание Национальной галереи (национальная библиотека). Что касается Александер плац — здесь, видимо, сгорел главный протестантский собор Берлина. На Александр плац — два памятника. Первый памятник большой, в античном стиле — памятник императору 2-го рейха Вильгельму I. Нас возле него сфотографировали. Вильгельм I был первым кайзером (императором) 2-го рейха — первым райхатом Германии. В первой половине тысячелетия (IV — V век) была империя Карла Великого. Против памятника Вильгельму I на Александер плац стоит памятник Вильгельму II, который изображён сидящим на коне (второй и последний император 2-го рейха). Третьим рейхом (империей) является гитлеровская Германия. В Берлине мало памятников. Два я назвал, третий памятник — Бисмарку находится около Зигес зойле. Бисмарк изображён сидящим в кресле. Бисмарк был канцлером 2-го рейха. Посреди Унтер-дер-Линден стояла кирпичная кладка. Как сказали немцы, в кладке замурован памятник королю Пруссии середины XVIII века Фридриху II дер гроссе (великому). Это был самый агрессивный из германских королей. Он развязал семилетнюю войну 1753 — 1761 гг. с Россией за овладение Польскими землями. В это время на Руси царствовала Елизавета Петровна. В этой войне русские войска под командованием фельдмаршала Чернышёва овладели Берлином, разбив немцев в битве при Кунесдорфе. Семилетней войне посвящена русская народная песня «Чёрный ворон».
Русский император Пётр III вывел русские войска из всех завоёванных ими в семилетней войне польских земель, в том числе и из Восточной Пруссии. За это он лишился головы от своей жены Екатерины II. При Екатерине II было три раздела Польши между Россией, Пруссией и Австро-Венгрией. К Пруссии отошли все Польские земли восточнее реки Варта и Восточная Померания. К Австро-Венгрии отошли Галиция с городом Львов и так называемая Червонная Русь в Прикарпатье в верхнем течении Вислы. К России отошли польские земли восточнее реки Варта и так называемая западная Белоруссия. На этих землях было создано царство Польское, но царём Польши всегда был русский император (Павел, Александр I). Любые царские указы начинались так: «Мы, Самодержец Всероссийский, царь Польский, великий князь Финляндский имярек…»
В Берлине есть метро. Основная линия идёт от площади Александер плац до электрогородка Сименсштадт. Но это метро никак нельзя сравнить с Московским или Ленинградским. Эскалаторов не было и в помине, так как метро мелкого залегания. Несколько ступенек вниз — и сразу станция. Стены только побелены, и никаких украшений.
7 июня штаб нашей армии передислоцировался обратно в город Райнсберг. Я пошёл в фотографию и сфотографировался. Выходя из помещения фотографии, я услышал крик: «Herr лейтенант!» Я обернулся и увидел Ирму Андреску, оказывается, она меня запомнила. Я поздоровался, спросил: «Где вы живёте? В том же сарае?»
Она ответила: «Мы переехали на главную улицу Райнсберга в хороший дом, живём на 2-ом этаже». Она дала мне адрес, просила, чтобы я заходил. Я посетил их 2 раза. Они угощали меня чаем и маленьким тоненьким кусочком чёрного хлеба с сыром. Я им рассказывал про Россию, какие у нас огромные пространства. Когда я сказал, что из Москвы во Владивосток надо ехать на поезде целую неделю, — они ахнули: «Ах — ах — ах!» Когда я был у них во второй раз, было тоже угощенье. Второй раз, как и первый, Ирма пошла меня провожать. На лестнице, когда спускались со второго этажа, мы остановились, и она меня поцеловала, приговаривая: «Hyp айне кюс, нихт мер (только один поцелуй, не больше). Я ответил ей: «Я, я (да, да), нихт мер (не больше). Мы распрощались, и больше не виделись.
24 июня нам подали грузовик Даймлер-Бенц (нам разрешили съездить в Берлин, об этой поездке я уже рассказывал). В польском городе Ходжес я пошёл вечером выпить кружку пива, возвращаясь к своим, я услышал: Товарищ лейтенант, вас командующий спрашивает. Я пошёл в здание, где находился командующий, вошёл в кабинет. Вижу, за столом сидит не командующий Гришин, а его заместитель — генерал-лейтенант Дзенит, рядом со столом стоит начальник штаба полка связи подполковник Огурчиков. Я представился: Лейтенант Панёвкин по вашему приказанию явился!
Дзенит мне показывает мой рапорт: Ты писал?
Я отвечаю: Я писал!
Ну, так вот что, лейтенант, из твоего рапорта видно, что ты не хочешь ехать домой на машине, значит пойдёшь пешком вместе с армейским запасным полком.
И даёт мне направление в армейский запасной полк. Утром я явился в запасной полк. Мне дали осёдланную лошадь. Я никогда не ездил на лошади верхом. Правда, в 1927 году, когда мне было 14 лет, я ездил отдыхать в деревню Киселёвку к своим знакомым, и на покосе подвозил копны к стогу на старом мерине 22 летнего возраста. Вскоре нас обогнал штаб армии и моя группа радистов, они посмеялись и обогнали меня.
16 августа мы пересекли польско — советскую границу. Наш запасной полк был повёрнут и направлен в Пинские болота на заготовку дров. Я был в роте. Нас было 5 офицеров: командир роты (капитан) и 4 командира взводов. Солдаты заготавливали дрова, а мы ходили друг к другу в гости (пьянствовали). Приходим к одному, он ставит четверть польской самогонки 70°. Закуска была — яйца вкрутую, картошка, мы их покупали у белорусов. Потом идём к другому, опять четверть (ведра), потом к третьему, к четвёртому, а командир роты — пятый. Каждый выпивал по четверти (3 литра). И главное, пьяными ведь не были. Это продолжалось недолго, может неделю, когда стало известно, что армия направляется в город Горький, где в последующем она составила основные силы Горьковского военного округа.
Часть I. Детские годы. 1913 — 1931 гг.
Часть II. Учёба в Москве. 1931 — 1941 гг.
Часть III. Война. 1941 — 1945 гг.
Часть IV. Работа в КБ-11 и МИФИ-4.
Любовь Саратова – статья «РАЗВЕДЧИКИ БЫВШИМИ НЕ БЫВАЮТ», газета «Городской курьер» № 18, 4 мая 2000 г. — 1
Любовь Саратова – статья «РАЗВЕДЧИКИ БЫВШИМИ НЕ БЫВАЮТ», газета «Городской курьер» № 18, 4 мая 2000 г. — 2
Народ хочет прочитать, а не может!
Костя!
Наведи «мышку» на изображение газетной статьи. Нажми на кнопочку правой части «мышки». Выскочит функция «Открыть изображение в новой вкладке». Открой и сделай БОЛЬШЕ изображение для чтения… И так, — два раза! 🙂
Спасибо! Догадал!