К публикации подготовили М.А. Власова, Ал.А. Демидов, А.М. Подурец и А.И. Рыжов

 

Когда запасной полк был расформирован, солдаты поехали по домам, я тоже. Я сел на поезд и поехал в Горький, чтобы сдать пистолет. Когда я приехал в Горький, сдал пистолет и пошёл к своим ребятам по группе электронной разведки. А они меня встретили со смехом: «А подполковника Гудененко — то сняли» (бывший командир полка связи 49-й армии). Из Горького я поехал к сестре Анне Ивановне в Казань. Там провёл Октябрьские праздники. Так как я ещё числился на военной службе, то, чтобы мне не записали прогул, Тоня, сестра мужа Анны Ивановны, достала липовую справку, что я лежал в госпитале две недели. И после Октябрьских праздников я поехал в Москву и сразу явился в МЭИ к директору В.А. Голубцовой (жена Маленкова). Она спросила: «Личное дело у тебя?» — Да. «Давай поезжай на Мясницкую улицу в главное управление связи Советской Армии, там уже тебя ждёт приказ маршала связи Пересникина о твоей демобилизации». Я всё это сделал. Приехал опять в институт и был принят ассистентом кафедры физики. Заведующим кафедрой был Фабрикант В.А.

Она говорит: «Знаешь, Костя, старик просит тебя принять должность заведующего учебной части электроэнергетического факультета».

Зачем мне нужен электроэнергетический факультет? Я же закончил электрофизический факультет. Мне нужно теперь писать диссертацию. Она говорит: «Уважь старика, а то он уйдёт с деканства». Наш декан был членом комиссии по составлению плана ГОЭЛРО, был заслуженным деятелем науки.

Это был конец 1945 года. На середину февраля были назначены вторые выборы в Верховный Совет СССР. Райком партии утвердил меня заведующим агитпунктом участка Лефортовского студенческого городка, я уже был восстановлен ассистентом кафедры физики и должен был вступить в должность заведующего учебной частью электроэнергетического факультета. Последнее мне было ни к чему. Кроме того, Фабрикант обещал взять меня к себе в световакуумную лабораторию Всесоюзного электротехнического института имени Ленина (ВЭИ), чтобы выполнить экспериментальную часть диссертации. Ясно, что на трёх местах мне было бы крайне трудно. Тогда я пошёл на квартиру к старику и сказал ему, что меня райком партии утвердил заведующим агитпунктом, и поэтому я не смогу работать на вашем факультете. Он мне сказал: «Не беспокойтесь, я всё сделаю, чтобы вашего утверждения зав. агитпунктом не состоялось». Но у него ничего не получилось, и поэтому я пошёл работать на избирательный участок. В феврале 1946 года прошли выборы. Мой участок первым закончил голосование в округе. На факультет я уже больше не являлся. А Голубцовой я сказал, что, если старик мог без меня работать два месяца, то он сможет работать без меня и дальше. Старик, конечно, через несколько дней ушёл с должности декана, а остался зав. кафедрой электрических станций, кроме того у него была работа в Министерстве.

Война прервала мою Сталинскую аспирантуру. Мне оставалось сдать экзамен по иностранному языку. Я не стал восстанавливаться в аспирантуру, а продолжал числиться соискателем. Пришёл я как-то в один прекрасный день сдавать иностранный язык. Экзаменаторы меня спрашивают: «Какой язык будем сдавать?» Дело в том, что я в школе учил английский язык, в институте — немецкий, а в аспирантуре — французский, поэтому мне было всё равно. Но поскольку одним из экзаменаторов была преподавательница немецкого языка, я сказал: «Давайте будем сдавать немецкий язык».

Преподавательница спросила: «Как будем сдавать?»

Я ей предложил: «Вот берите из шкафа любой журнал на немецком языке, открывайте любую страницу, и я буду переводить».

Она достала из шкафа немецкий журнал «Цайшрифт фюр физик» и открыла страницу со статьёй по электронике.

Спрашивает: «Будем готовиться или как?»

— Нет, я буду сразу читать без подготовки.

Я сел за стол и начал читать. Перевёл два абзаца прямо с листа.

Экзаменаторы говорят: «Хватит, хватит, хватит… всё ясно».

Поставили мне пятёрку, и на том мы распрощались. Итак, все экзамены сданы. Начинаю работать над диссертацией. Мой научный руководитель В.А. Фабрикант, который был руководителем моей дипломной работы, и в ту пору — кандидатом наук. Теперь он уже был доктором и профессором. Докторскую диссертацию он защитил в 1939 году. Тема моей диссертации гласила: «Метастабильные атомы в положительном столбе разряда люминесцентной лампы». Она была продолжением моей работы, начатой ещё студентом «Исследование метастабильных атомов в различных видах газов и паров». Работал я над диссертацией полтора года — с конца 1945 до 28 июня 1947 года — дня моей защиты. Получил отличную оценку. Затем это решение, как обычно, было утверждено учёным советом МЭИ. И мне выдали диплом кандидата технических наук. 3 июля меня вызвали в управление кадров ВКП(б) и предложили заполнить анкету. Зачем нужна эта анкета, мне не объяснили. Анкета была на шести страницах. Я предупредил, что собираюсь поехать к родственникам. Мне сказали: «Поезжайте, мы вас вызовем, когда будет нужно». Я сразу поехал пароходом «Москва — Астрахань», на котором возвращался и обратно. На обратном пути побывал в Казани у сестры и встретился со всеми своими родственниками. Мой дядя, Иван Петрович, попросил меня взять его с собой в Москву, так как у него на станции Тайнинская по Северной железной дороге жили две сестры, с которыми он не виделся с 1912 года, когда он уехал на Дальний Восток. У меня было еще два дяди, но они погибли в 1920 году, не то на Дону, не то на Кубани. В Горьком мы пересаживались на Московский пароход. У нас был с собой дядин большой чемодан и мой маленький чемодан — несессер, трофейный. Мы пошли на речной вокзал. Я посадил Ивана Петровича на скамейку с задней стенкой, поставил большой чемодан, а между ним и стенкой поставил несессер, и пошёл покупать билеты. Купил билеты. Подошёл к скамейке, глянул — мой несессер отсутствует. Спрашиваю: «Иван Петрович, где же мой трофейный чемоданчик? Его нет.»

— Как нет, не знаю, куда он делся. Я подошёл к сидящим напротив женщинам и спрашиваю: «Что произошло?» Одна из сидящих женщин мне отвечает: «Шли два дюжих мужика, а впереди них мальчик лет двенадцати. Мальчик подошёл к скамейке и взял несессер, они пошли в сторону базара». Я спросил: «И вы ничего не предприняли? Вы же видите, сидит старый человек, которому надо помочь». Отвечают: «Здесь нельзя помогать, тебя зарежут». Я побежал на базар, но моего несессера нигде не видел. Иван Петрович мне сказал, что так должно было быть, потому, что байковое одеяло, которое у меня там лежало уже один раз крали в Николаевске-на-Амуре. Приехали мы в Москву. Я взял дяде пригородный билет до станции Тайнинская, и он поехал к своим сестрам.

28 августа ко мне в Лефортовский городок приехал представитель управления кадров Приволжской конторы Госкогорстроя (государственная контора городского строительства) Солнцев. Он показывает мне постановление ЦК ВКП(б) и Совета министров и говорит: «На основании этого постановления вам необходимо ехать со мной на Цветной бульвар». Приехали мы на Цветной бульвар. Захожу в отдельную комнату. Вижу, сидит солидный мужчина и просматривает мою автобиографию, подчёркивает красным карандашом темы моей дипломной работы и кандидатской диссертации. Говорит мне: «Вы нам подходите. Мы вас берём». Между прочим, в управление кадров ЦК мы ехали вдвоём с ассистентом нашей кафедры физики. Но он был по национальности еврей, и его не пропустили по анкетным данным. Этот солидный мужчина говорит заведующему представительством Госкогорстроя Арсатянцу: «Выписывайте пропуск Панёвкину и билет на самолёт на 29 августа». Я вылетел в 6 утра с Внуковского аэродрома. Самолёт летел сначала через всю Москву по направлению к Казанской железной дороге и дальше вдоль линии Казанской железной дороги на восток. От города Арзамас он круто повернул на юг. Я глянул в иллюминатор и вижу — и справа, и слева, и прямо по курсу — православные монастыри. Я перекрестился (до 9 лет я верил в бога, а потом перестал), и думаю: «Слава богу! — тут русский дух, тут Русью пахнет». Потом, как оказалось, в этой конторе был далеко не русский дух. В этот раз в Приволжскую контору направлялись 36 научных работников, в основном кандидаты наук из Московских и Ленинградских ВТУЗОВ. Нам говорили, что мы направляемся на два года. Никакой информации не давали. — Всё узнаете на месте! Мы прилетели в закрытый посёлок. Полностью город был окружён колючей проволокой в 1948 году. После приземления, я сразу отправился в отдел кадров и получил направление в 26 отдел, начальником которого был профессор Завойский Евгений Константинович, ранее заведовавший кафедрой общей физики в Казанском университете имени Ульянова-Ленина. Ещё до того, как мы приземлились, я уже представлял, что работа будет связана с разработкой атомной бомбы, хотя ни в ЦК, ни на Цветном бульваре разговоров об этом не было. Почему я представлял? Вот почему. Ещё 15 октября 1946 года, проходя мимо Казанского вокзала в Москве по направлению к Сокольникам, я обратил внимание на книжный магазин издательства «Жилдорстрой», поглядел выставку новинок и увидел книгу американского генерала Г.Д. Смита «Атомная энергия для военных целей». Эта книга по существу содержала в себе отчёт комиссии по атомной энергии при президенте США, в котором описывалась работа по разработке первой американской атомной бомбы. Редактором перевода на русский язык был указан Г.И. Иванов — лицо физике неизвестное. Как попал этот отчёт в СССР, трудно сказать. Возможно, в нашу страну его доставила военная разведка. Купив и прочитав эту книгу, я себе ясно представил принцип действия так называемой имплозионной (взрывной) атомной бомбы. Поэтому, приземлившись на территорию посёлка Сарова (сырая вода — по-мордовски), я уже представлял, чем я буду здесь заниматься.

Первые месяцы пребывания на объекте я почти ничем не занимался. Завойский почти каждую неделю ездил в Москву. Чем он там занимался, я не знаю. Он всё держал в секрете. Как-то у меня состоялся разговор с начальником объекта генералом Зерновым П.М. Он мне стал говорить, что у нас плохо идет дело с разработкой схемы инициирования взрыва изделия.

— Ты электрик?

— Да, окончил МЭИ, электрофизический факультет.

— Очень хорошо. Я прошу тебя разобраться, в чём дело. Этой разработкой занимаются сейчас Цукерман В.А. и Турубинер В.А., но у них ничего не получается, в схеме возникают высокие напряжения и пробои на корпусе изделия.

Я ответил ему, что займусь этим делом и потом скажу своё мнение. У меня была книга Энгеля и Штеенбека «Электрические разряды в газах». В книге была специальная глава, посвященная изучению электрических разрядов в игольчатых разрядниках с очень малым расстоянием между электродами. В этих разрядниках разряд состоит из двух фаз. Первая фаза — статистическое время запаздывания разряда (то есть время от момента подачи напряжения на разрядник и появлением хотя бы одного электрона у катода). Это время подчиняется только закону случая. Земная кора обладает радиоактивным излучением. Это излучение создаёт в атмосфере свободные электроны. Однако вероятность появления хотя бы одного электрона у катода в маленьком разрядном промежутке между катодами очень мала. Поэтому, чтобы получить надёжный пробой, надо устранить эту фазу разряда. Вторая фаза — это так называемое время развития электронных лавин. Схема, которая разрабатывалась для подрыва атомной бомбы, должна была представлять собой синхронное инициирование 32 разрядников, причём все они должны были сработать в течение десятимиллионной доли секунды (10-7 сек). Этого можно было бы достичь, если, во-первых, использовать параллельное (шунтовое) соединение всех 32 разрядников; а во-вторых, надо было бы подавать на разрядник не 3 киловольта, как это предлагали Цукерман и Турубинер, а, по крайней мере, в 3 раза больше, ну скажем, 10 кВ. При этом все разрядники были бы поставлены в режим холодной (автоэлектронной) эмиссии. Вот эти соображения я изложил П.М. Зернову. 7 мая 1948 года он собрал совещание, на которое были приглашены все ответственные сотрудники, работавшие под руководством Цукермана и Турбинера. На этом совещании я изложил свою точку зрения с выводом: схема должна быть чисто параллельной и с коэффициентом импульса 3.3. Цукерман сказал: «Мы так делать не будем». А Зернов ему ответил: «Если вы не будете делать так, как говорит учёный секретарь (а я в ту пору был учёным секретарём объекта), вы здесь работать не будете. А где вы будете работать, я не знаю». Мы с Зерновым часто встречались за обедом во второй столовой. И я ему после этого совещания как-то сказал: «Надо вызвать на объект Комелькова В.С.» Комельков окончил МЭИ в 1937 году по специальности высокие напряжения, старший научный сотрудник Энергетического института Академии Наук СССР, кандидат технических наук, переводчик с английского языка книги Лоеба «Искровые разряды». Через несколько дней я был на аэродроме объекта, кого-то встречал. И вдруг вижу. По трапу спускается Комельков. Он подходит ко мне и говорит: «Ну что, Константин Иванович, — крутой фронт и перенапряжение?» Я говорю: «Да. И чисто параллельная схема».

В эти дни мая 1948 года на объект приехали генерал-майор Н.Л. Духов и контр-адмирал В.И. Алфёров. С этого момента началась настоящая работа по созданию первой атомной бомбы. Духов был назначен начальником 5 (конструкторского) сектора. Он собственно и разработал всю конструкторскую документацию на бомбу. Алфёров был назначен начальником сектора автоматики подрыва бомбы. Таким образом, можно сказать, что мы изготовили бомбу за 1 год и 3 месяца (она была испытана 29 августа 1949 года). Как-то в июле 1948 года мы с Завойским сделали опыт по предложенной им схеме по испытанию холостого, но натурного заряда ВВ. Что же оказалось? После взрыва на земле в стороне лежала вместо алюминиевого шара какая-то дырявая сфера. То есть вместо сферической сходящейся ударной волны была неопределённая волна с пятью пятигранными струями, которые образовали в этом шаре пять пятиугольных отверстий. На другой день профессор К.И. Щёлкин, начальник научно-исследовательского сектора и заместитель главного конструктора объекта по ВВ, вызвал меня к себе и сказал. «Надо разобраться, почему в изделии получилась такая безобразная волна». Я ему говорю: «Кирилл Иванович, я ведь не взрывник, а электрофизик. Неужели в научных секторах нет специалистов по ВВ. Ведь значительная часть сотрудников оканчивала либо институт химического машиностроения, либо Ленинградский химико-технологический институт, артиллерийскую академию и т.п.». На это он ответил: «Константин Иванович, вы всё можете!» Что мне оставалось делать? Согласиться и засесть на неделю в библиотеку объекта. За эту неделю я просмотрел все физические журналы, вышедшие в мире после американского испытания атомной бомбы. Наконец, в канадском журнале «Canadian Journal of Research» я нашёл статью, посвященную вопросу образования сверхударной волны в щели между двумя брусками ВВ. В ней был описан давно известный (по меньшей мере, с третьей четверти 19 века) эффект Монро. Такие щели образуются в местах соприкосновения элемента пирамидального пятигранника с шестигранником. Были предложения затыкать эти щели лигнином, но это не пошло. Наконец, решили заливать их свинцовым глётом, плотность которого в затвердевшем виде равна плотности применённого ВВ. Через несколько дней мы с Завойским сделали второй холостой натурный опыт в масштабе 1:1. Алюминиевый шарик был идеально чистый. Никаких дыр и щелей. И упал он не в стороне, а прямо под тем местом, где он находился до взрыва.

Следующим этапом моей работы была разработка системы регистрации быстрых нейтронов. К тому времени эта регистрация стала проводиться при помощи фотоэлектронных умножителей ФЭУ. Однако вероятность регистрации быстрых нейтронов с помощью ФЭУ была очень мала — десятые доли процента. Я применил для регистрации быстрых нейтронов монокристалл нафталина. Монокристалл был изготовлен по нашей заявке в лаборатории кристаллографии АН СССР. Он представлял собой параллелепипед, торцевые грани которого имели квадратную форму со стороной 4 см. Кроме того, одна из торцевых граней была сделана из полуцилиндра с диаметром, равному диаметру трубки ФЭУ ВЭИ-2 с сурьмяно-цезиевым катодом. Четыре боковые грани имели форму прямоугольника, верхняя и нижняя стороны которого равнялась 4 см, а боковые стороны 5 см, и две грани — верхняя и нижняя имели вырез в виде полукруга. Монокристалл нафталина плотно прилегал к цилиндрической поверхности ФЭУ и как бы касался через стенку ФЭУ с фотокатодом, который также имел полуцилиндрическую форму. Такая система собирала почти 100% сцинтилляций (свечений), создаваемых нейтронами в объёме кристалла нафталина. Фотоэлектронный умножитель с прикреплённым к нему монокристаллом нафталина погружался в цилиндр, который заливался жидким азотом. Сигнал с ФЭУ подавался на пересчётную систему с коэффициентом пересчёта 4096 (2 пересчёта с коэффициентом пересчёта 64 каждый). Вся эта пересчётная система с источником пересчёта погружалась в коробку с биметаллическими стенками (медь — железо). Эта система считала быстрые нейтроны с полоний — бериллиевого источника (5 МЭВ с вероятностью 14%; а жёсткие γ-лучи (Со60) — 1 — 1,1 МэВ). Эту установку у меня сразу же забрали и передали в отдел Цукермана, в котором часть научных сотрудников занималась разработкой так называемого «нейтронного запала» атомной бомбы — импульсного нейтронного источника. После испытания первой атомной бомбы 29 августа 1949 года многим участникам этой разработки (далеко не всем) была присвоена Сталинская премия. Многие лаборанты и научные сотрудники были, как на фронте, отмечены благодарностями Сталина, и им была выдана денежная премия 2 тысячи 500 рублей. Зарплата у лаборанта была 600 рублей. Мне же даже спасибо не сказали. Более того, главный конструктор объекта Ю.Б. Харитон вёл себя по отношению ко мне как чеховский унтер Пришибеев. Например. Как-то, ещё в 1948 году (тогда я был учёным секретарём научного совета объекта) я зашёл к нему по делам совета, и по завершении научного разговора он обратился ко мне со следующей реляцией: «Константин Иванович! Как вы смеете бросать грязь в лицо всеми нами уважаемому человеку!» Имелся в виду В.А. Цукерман, на одну из работ которого мной была написана рецензия, и в ней отмечались некоторые отрицательные антинаучные моменты. Я ему сказал, что В.А. Цукермана я до сих пор не знал, и поэтому не мог считать его уважаемым или неуважаемым человеком. Он был для меня просто кандидатом наук, не более того.

Как было сказано выше, я был направлен в отдел 26 профессора Завойского. Он был очень интересным человеком, в том смысле, что страдал легкомыслием. Он известен в физике как учёный, открывший парамагнитный электронный резонанс. Но само это явление в газах было известно давно. Его автором является голландский физик Лоренц. Явление это открыто им ещё в конце XIX века. Е.К. Завойский по существу распространил это открытое на твёрдые ферромагнитные соли. Собственно, он определил так называемый фактор Лянде для твёрдых ферромагнитных солей. Тем не менее, за это открытие он получил Ленинскую премию за № 1. Что касается легкомыслия, то оно проявлялось многократно. Он тщательно скрывал то, чем он занимается, хотя я и другие сотрудники отдела были допущены к секретным работам ОВ (особой важности). Или вот, 12 мая 1948 года в «Правде» была опубликована работа Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». Завойский утром, будучи в Москве, купил эту газету и во время полёта видимо её прочитал. Он прилетел, входит в отдел и сразу: «Константин Иванович, язык — это базис или надстройка?» Я ему сказал: «Ни то, и ни другое. Это средство общения между людьми и не зависит от классовой принадлежности». Он отвечает: «Интересно, и Сталин так же рассуждает». Я ему говорю: «А почему мы должны по-другому рассуждать? Он — марксист и я — марксист».

Завойский некоторое время занимался применением электромагнитного метода для определения скорости продуктов взрыва в ударной волне. Полученную осциллограмму он истолковал так, что скорость продуктов взрыва у него получилась равной 1680 м/сек, тогда как по рентгеновским измерениям группы Цукермана и других исследователей она равна 1900 м/сек. Последняя цифра соответствует плотности продуктов взрыва на фронте ударной волны, которая равняется 1,333 г/см3. Это расхождение я объясняю тем, что Е.К. Завойский неправильно расшифровал осциллограмму. Если бы он показал мне эту осциллограмму, то я бы ему сразу сказал, что скорости 1680 м/сек не может быть. По этому поводу было поднято много шума. Сторонники Цукермана кричали, что они вынесут Завойского ногами вперёд. В некоторых публикациях по разработке первой атомной бомбы, например, В.И. Жучихина, говорится о том, что как будто бы я принимал участие в этих опытах Завойского. Это не соответствует действительности. Далее. Завойский долго таил другую тематику: «Определение сжимаемости металлического шара в сферической сходящейся детонационной волне». При этих опытах я присутствовал, и поэтому он мне показывал осциллограммы. В первом опыте по осциллограмме нельзя было вывести никакого заключения в виду того, что Е.К. Завойский сделал очень большую задержку развёртки осциллографа. Я ему сказал: «Евгений Константинович, уменьшите задержку развёртки осциллографа, чтобы на осциллограмме можно было бы увидеть начальный участок развёртки (когда ещё на осциллограф не поступает никакого сигнала, и потом в какой-то момент времени начинается интересующий нас процесс)». Такой опыт был сделан. Осциллограмма показала развитие процесса от начала и до конца. Но Завойский забрал эту осциллограмму, и больше я её не видел. Когда Завойский убедился, что ни в первом, ни во втором случае у него ничего не получилось, он бросил этим делом заниматься. Через несколько дней, возвратившись из Москвы, он сказал мне: «Константин Иванович, я прочитал в журнале «Техника молодёжи», что существуют приборы ночного видения — это так называемые ЭОП — электронно-оптические преобразователи с кислородно-цезиевым катодом. Это простой стеклянный стакан, на одном торце с внутренней стороны нанесён слой кислородно-цезиевого катода, а на противоположной стороне — флуоресцирующий экран. Поэтому, когда на первый слой падает инфракрасный свет, то на другом торце получается изображение того предмета, на который наведён этот ЭОП, подобно биноклю. Эти приборы нашли применение в военном деле. Скажем, у снайпера на винтовке ставится ЭОП, поэтому он может стрелять ночью. Завойский дальше мне сказал: «Нельзя ли этот ЭОП применить для исследования быстропротекающих процессов, например, взрывных?» Я говорю: «Конечно, можно. Только надо ввести в этот прибор развёртывающие пластинки, и тогда можно будет сделать электронную кинокамеру и развёртывать не только светящуюся точку, как это делается в современных стеклянных фотохронографах, а развёртывать целую сцену, как это делается в кинокамерах со стеклянной оптикой. Только тут уже можно снимать не 25 кадров в 1 секунду, а миллионы и десятки миллионов кадров в пересчёте на секунду». Он мне возразил: «Константин Иванович, разве можно развёртывать изображение?» Я ему сказал: «А вы попробуйте, Евгений Константинович!» И я ему указал адрес в Москве, который может выполнить такую камеру. На другой день мой Евгений помчался в Москву, и больше к нам не возвратился, так как остался работать в институте Курчатова.

Я составил проект постановления правительства об изготовлении этих электронных кинокамер ПИМ-3 и ПИМ-4. Через некоторое время они вошли во Всероссийский справочник по электровакуумным приборам. Это простые электронные устройства, которые снимают процесс в виде 9 кадров. Скажем, если расстояние между кадрами по времени равно 1 мкс (10-6 сек), то эта камера снимает 9 кадров за 9 мкс. Размер кадра на экране ПИМ-3 равен 3 см:, а в ПИМ-4 — 4 см2. Пока изготавливались эти камеры (это задание было дано в 1952 году НИИ-801 Министерства оборонной промышленности), меня вызвал к себе начальник научно-исследовательского сектора К.И. Щёлкин и сказал: «Сахаров предложил способ использования энергии взрыва простого ВВ для производства электроэнергии». Схема такая. Имеется цилиндрическая спираль из медной проволоки. Внутри этой спирали вставляется труба, заполненная взрывчатым веществом. На конце спираль замыкается на медный цилиндр, внутри которого также проходит труба с ВВ и на конце цилиндра приварен диск. Так что получается целая замкнутая электрическая система. К спирали в начальной точке подаётся электрический ток не очень большой силы. На спираль с последовательно подключенной к ней медной трубой обычно разряжается электрический конденсатор, и параллельно с разрядом конденсатора производится взрыв ВВ. Труба расширяется, образуя конус, и замыкается спираль. Этот конус приближается к спирали и контактирует с ней, отключая конденсатор. Таким образом, образуется замкнутый контур: спираль — концевой цилиндр — стакан и труба с ВВ. По мере распространения взрыва, витков, обтекаемых током, становится всё меньше и меньше. А магнитный поток в замкнутом контуре «спираль — стакан — труба» возрастает. Если в цилиндре поместить катушку и вывести её концы наружу через концевой диск, то между этими двумя проводами можно получить очень высокое напряжение. Кирилл Иванович Щёлкин мне сказал: «Посмотрите, получится ли что-либо толковое из этого предложения» Мы сделали первый опыт с медной проволокой в качестве спирали. Эффект был ничтожным. Тогда я предложил точить спираль из медных труб на токарном станке. Если с проволокой коэффициент сохранения магнитного потока исчислялся долями процента, то в спирали, выточенной из медной трубы, коэффициент сохранения магнитного потока достигал уже 4 — 5%. Я предложил точить витки таким образом, чтобы поверхность витка была наклонена в горизонтали под таким же углом, под каким разлетается труба. Сразу коэффициент сохранения магнитного потока увеличился в 5 раз. Я написал заявку на изобретение и получил авторское свидетельство. Сделал рабочую модель, и её забрали в отдел Зысина, которого потом заменил Павловский А.И.. Позже, когда я уже работал в МИФИ-4 (60-е годы), участников опытов с этими спиралями выдвинули на Ленинскую премию. Но Харитон меня из списка вычеркнул, а остальные получили Ленинскую премию. Эта модель используется до сих пор.

В это время наш отдел получил две кинокамеры — ПИМ-3 и ПИМ-4. Я начал их исследовать. Определил их разрешающую способность, проводил взрывные опыты (снял 9 кадров, показавших, как ударная волна от ВВ обтекает медный диск, поставленный на её пути, и другие опыты). Однако эти кинокамеры не были доведены до конца, не было цоколёвки. Когда я обратился к начальнику сектора Бобылеву с предложением включить в план отдела работу по оформлению этих камер, он сказал: «Я уже говорил с Харитоном. Он ответил, что нам достаточно стеклянной оптики, а Константина Ивановича надо направить в отдел Альтшулера и в этом отделе продолжить работу, начатую Завойским по применению электромагнитной методики к исследованию взрывных процессов». Я сказал Бобылеву, что к Альтшулеру я не пойду, у нас с ним совершенно различные политические взгляды. Кумирами Альтшулера были Троцкий, Зиновьев, Лев Аксельрод (меньшевики) и другие бундовцы и меньшевики. Кроме того, я его считал грубым, неотёсанным и легкомысленным человеком. Таким образом, в 3-ем секторе мне делать было нечего. Я позвонил начальнику объекта А.С. Александрову и попросил перевести меня в МИФИ-4 на должность зав. кафедрой электротехники и радиоэлектроники, тогда МИФИ-4 только формировался. Александров издал приказ. И я с 1 сентября 1956 года по 31 мая 1986 года (30 лет) проработал в МИФИ-4: первые 15 лет – зав. кафедрой электротехники и радиоэлектроники, и вторые 15 лет — доцентом этой кафедры. Впоследствии меня сменили на должности зав. кафедрой Телякова Н.Л., затем Щербак Ю.П. В МИФИ-4 я читал лекции, проводил лабораторные работы по следующим дисциплинам: 1) физика, 2) электротехника с началами электроники, 3) общая электротехника, 4) теоретические основы электротехники с теорией электромагнитного поля, 5) электронные и ионные приборы, 6) электронные схемы, 7) расчёт импульсных усилителей, 8) и в 1985 — 86 гг. я ещё прочитал курс механики и электрооборудования станков.

К тому же, я во всех секторах, кроме 4, прочитал лекцию, состоящую из двух разделов: 1) принцип действия лазеров, 2) принципы конструирования лазерных установок. Эту лекцию я также читал в управлении объекта, на заводе «Авангард», и даже в лесхозе.

Помимо основной работы в МИФИ я занимался большой общественной работой. Я был дважды председателем участковой избирательной комиссии, когда проводились выборы в ВС СССР — в 1951 и 1956 годах, и 1 раз был зав. агитпунктом избирательного участка по выборам в ВС РСФСР в 1952 году.

Осенью 1957 года меня пригласил к себе секретарь городского комитета КПСС Силкин. Он сказал мне, что надо организовать в городе отделение общества «Знание» РСФСР. Я сказал, что для организации этого общества нужно 10 тысяч рублей. Он сразу берёт трубку телефона и вызывает министра финансов СССР Зверева и говорит: «Нам нужно организовать общество «Знание», открыть денежный счёт в отделении госбанка г. Арзамас-16″. Зверев ответил: «Хорошо, я дам соответствующие указания».

В первый год существования общества в нём состоял 51 лектор. Читались лекции по научным проблемам, по международному положению, по военному делу, литературе и искусству и т.д. В первый же год существования отделения общества «Знание» число читаемых лекций в расчете на год было доведено до 2000. Часть лекций была платной, оплачивалась горкомом профсоюза. Лекции читались во всех подразделениях объекта. Сменили меня на этом посту в 1965 году.

Кроме того, что работал в МИФИ-4 и читал лекции по линии общества «Знание», я был членом горкома партии, 8 лет депутатом Горсовета двух созывов, руководил культурно — массовой комиссией, около 7 лет был секретарём первичной партийной организации МИФИ-4. Чтобы всё успеть, я ложился спать в 5 часов утра, а вставал в 10-11 часов утра, если не было никаких собраний.

В 1965 году идея получения энергии магнитных полей больших плотностей была раскрыта. Тогда я решил написать 3 работы на эту тему: 1). Сжатие магнитного поля в трубе; 2). Сжатие магнитного поля в коаксиальной спиральной системе с постоянным шагом спирали; 3). Эффективные системы сжатия магнитного поля в коаксиальной спиральной системе с переменным шагом спирали.

Так как все три системы используют взрывчатое вещество, для получения магнитных полей больших плотностей, то я их объединил одним названием — «взрывотрон». Однако ни одну из этих работ опубликовать не удалось. Вот, например, как получилось с третьей работой. Я провёл эту работу через комиссию по публикациям ВНИИЭФ. Председателем комиссии был Ю.Б. Харитон, и он подписал акт, разрешающий публикацию через издательский отдел управления ВНИИЭФ. Статья была послана в министерство. Прошло 3 месяца. Я спросил у секретаря этого отдела (фамилии не помню): «Где же моя статья?» Она сказала: «На другой день, после того как я отослала вашу статью в Москву, Ю.Б. Харитон забрал её обратно.» И как мне стало известно, он передал её своему любимцу А.И. Павловскому. Я позвонил Павловскому и спросил: «Александр Иванович, моя статья у Вас или нет?» Он ответил: «Представления не имею». Тогда я решил пойти в его кабинет в обеденный перерыв, узнав предварительно шифр замка здания, в котором он работал. И обнаружил, что под стеклом его письменного стола, лежит моя статья в раскрытом виде, как это обычно делается при чтении. Я взял эту статью, и она до сих пор у меня.

Я думаю, что настоящий учёный, тем более великий, так поступить не смог бы.

Во время работы в МИФИ-4 под моим руководством были проделаны ещё две работы. Первая работа — бетатрон с двумя фазами расширения орбиты электронного пучка: 1-ая фаза — медленное расширение, 2-ая фаза — быстрое расширение. Вторая работа — Стробоскопический осциллограф с полосой пропускания 60 МГц, или с временем нарастания прямоугольного импульса 7 нс. Первая работа была опубликована в научно-техническом сборнике ВНИИЭФ в 1960 году. Вторая работа году была опубликована в сборнике Московского инженерно-физического института в 1970 году. Кроме того, мною лично было написано несколько научных отчётов для 11 сектора ВНИИЭФ, которые можно объединить под одним заглавием: «Введение в плазмооптику». Плазмооптика является продолжением классической науки «металлооптика» на среды с высокой степенью ионизации атомов. И эта работа не была опубликована.

Если во ВНИИЭФ мне отказали в присвоении звания старшего научного сотрудника, то в МИФИ-4 мне присвоили звание доцента, и я был награждён орденом «Знак почёта», медалью «100 лет со дня рождения В.И. Ленина», медалью «Ветеран труда» и всеми юбилейными медалями.

К концу 30-летнего срока моей работы в МИФИ-4 я получил целый ряд заболеваний, и поэтому в 1986 году я вышел на пенсию в возрасте 73 лет.

В течение всей своей жизни я любил рыбачить, проводя у речки или озера по несколько часов. Любил собирать грибы, особенно белые и грузди. Часто обходил в течение дня всю округу, проходя в день до 50 км.

Женился я в возрасте 37 лет. Жена моя, Анна Васильевна (девичья фамилия Казакова), окончила Казанский университет, историко-филологический факультет, преподавала русский язык и литературу в парт. школе при Татарском обкоме партии, в военном авиатехническом училище в Казани, в политехникуме г. Арзамас-16 с 1956 по 1984 год.

Мы вырастили двоих детей — сына и дочь, оба получили высшее образование. Сын — кандидат наук международного права, окончил МГИМО, аспирантуру при МГИМО, потом — дипломатическую академию, работает в Министерстве иностранных дел России. Дочь окончила Московский институт иностранных языков имени Мориса Тореза, окончила его с отличием, работает в американской фирме в Санкт-Петербурге.

С 30 сентября 1996 года — я инвалид Отечественной войны 2 группы, а с 13 июля 1999 года — я инвалид Отечественной войны 1-ой группы. Я полностью ослеп с мая 1998 года.

Очень люблю петь романсы, арии из опер, русские народные песни, песни революции и Великой Отечественной войны.

С коллегами по институту: Никольская, Панёвкин, Павлова-Верёвкина, Березин

 

От редакции

Важной для истории ВНИИЭФ, с нашей точки зрения, является часть воспоминаний, в которой автор описывает своё участие в решении нашумевшей тогда проблемы экспериментального измерения массовой скорости продуктов взрыва – важнейшего параметра для расчёта работоспособности зарядов. Понимая, что эти дела давно минувших лет могут быть не всем понятны, мы публикуем (с небольшими сокращениями) в качестве послесловия к мемуарам Панёвкина и для создания объёмности восприятия отрывок из воспоминаний К.К. Крупникова, работавшего в тот период в лаборатории Альтшулера, коллектив которой в данном вопросе соперничал с лабораторией Завойского, где работал Панёвкин.

 

Драма с определением скорости

 

Мне кажется, что моё восприятие одного сложного момента ближе к истине, чем у других. Речь идёт об измерении массовой скорости продуктов взрыва.

Во второй половине 1948 года в процессе работы над первой атомной бомбой возникла весьма драматическая ситуация. Она была связана с определением давления детонации взрывчатого вещества (кратко — ВВ). Не существовало способов непосредственного измерения давления порядка сотен тысяч атмосфер. Однако оно могло быть надёжно найдено, если экспериментально определить скорость продуктов взрыва (так называемую массовую скорость), которую они приобретают после прохождения фронта детонации по взрывчатому веществу.

Два метода определения массовой скорости были разработаны при непосредственном участии В.А. Цукермана. Один из них связан с регистрацией путём импульсного рентгенографирования смещения тонких свинцовых фольг, помещённых внутри взрываемого заряда ВВ. Иногда такие заряды называли «зебровыми». Этот метод совместно с Вениамином Ароновичем создала Вера Викторовна Софьина — невысокая полная энергичная женщина, намного старше нас. О ней хорошо написано в книге В.А. Цукермана и З.М. Азарх «Люди и взрывы».

Другой метод — непосредственно в эксперименте регистрировать скорость примыкающей к заряду ВВ металлической пластины (так называемую скорость откола), — создан Л.В. Альтшулером и мною и получил название «метод преград». Регистрация проводилась электроконтактной методикой с использованием катодного осциллографа.

Значения массовой скорости, полученные обоими методами, сначала казались меньшими, чем требовалось для работы «изделия». Положение усугублялось тем, что ещё меньшее значение скорости (примерно на 20% ниже принятой в теоретическом расчёте) выдала лаборатория Евгения Константиновича Завойского, где использовали третий метод —электромагнитный (иногда называют магнитоэлектрический). В нём массовая скорость продуктов взрыва определялась по величине электродвижущей силы, возникающей в металлическом проводнике, помещённом внутри заряда ВВ и увлекаемом продуктами взрыва. Заряд располагался в магнитном поле.

Вопрос о значении массовой скорости, то есть фактически о давлении детонации ВВ, был одним из ключевых вопросов, от которого зависели не только своевременное выполнение правительственного задания, но и вывод о работоспособности самого «изделия». Возникло опасение, что при таком низком значении скорости давление будет недостаточным для необходимого сжатия делящегося материала. Остро встала проблема — где ошибка? (…)

Так прошло немало дней. И вот однажды Яков Борисович приходит к нам в лабораторию и говорит: «Давайте я расскажу в чём, по-видимому, дело». Чтобы понять дальнейшее, надо сделать некоторые пояснения.

Электроконтактной методикой непосредственно измерялась скорость откола металла, которую он приобретает под действием взрыва. По скорости откола судили о массовой скорости продуктов взрыва. Тогда в опытах использовались заряды, длина которых составляла 1,5 — 2 калибра (диаметра заряда). Размер был выбран исходя из артиллерийской и сапёрной практики, согласно которой дальнейшее увеличение длины заряда не приносило пользы при разрушении металла, брони, о чём было написано Л.В. Альтшулером в отчёте того времени. Инициирование заряда производилось одним капсюлем-детонатором. Другими словами, осуществлялся режим расходящейся сферической детонации. Использовать специальную «линзу», создающую волну детонации с плоским фронтом, опасались во избежание завышения величины скорости в случае возможной «перефокусировки» детонационной волны. Под «перефокусировкой» понимали превращение её в сходящуюся сферическую.

Возможное наблюдаемое в эксперименте занижение скорости Яков Борисович объяснил тем, что для расходящейся детонационной волны кривая, характеризующая распределение давления непосредственно за фронтом, согласно теории, имеет бесконечно большую производную. Иными словами, давление за фронтом очень быстро падает. Это явление должно приводить к сильному затуханию ударной волны в металле, следовательно — к уменьшению скорости откола.

Отсюда рецепт: при фиксированной толщине металла надо провести опыты с зарядами ВВ гораздо большей длины. Сделали такие опыты и получили ожидаемый эффект — скорость возросла! Постепенно увеличили длину заряда до метровой, а для одного из типов зарядов — даже до 4-х метров. (…)

Так впервые мы получили правильное значение массовой скорости для продуктов взрыва за фронтом детонации: 2 километра в секунду.

Близкое значение массовой скорости было получено также методом рентгенографирования смещения свинцовых фольг, размещённых по длине внутри взрываемого заряда. Поскольку фольги смещаются в направлении распространения детонации лишь на небольшие расстояния, а затем начинают двигаться в обратную сторону, то правильная интерпретация рентгеновских снимков (с целью определения массовой скорости продуктов взрыва) получилась лишь в тесном сочетании с теоретическими газодинамическими расчётами. Таким образом, двумя независимыми методами было показано, что массовая скорость соответствует теоретическим значениям, следовательно, будет достигнуто требуемое давление на фронте детонации — 250 тыс. атмосфер. Согласно расчётам теоретиков, это обеспечивало работоспособность «изделия».

Но оставались ещё противоречащие нашим данным результаты, полученные электромагнитным способом в лаборатории Е.К. Завойского. Он настаивал на надёжности своих экспериментов. Неприятно запомнился его сотрудник Константин Иванович Паневкин, который не столько с научной точки зрения критиковал опыты Цукермана, сколько порочил их идеологически.

Спор не всегда носил корректный характер. В чертежах и текстах вкраплялись дерзкие и обидные слова, понятные лишь посвященным. Конечно, это было неприлично, но молодость не задумывается о таких тонкостях.

На одном из совещаний Завойский заявил: «У вас неправильно задаётся масштаб времени». Скорость распространения сигнала по высокочастотному кабелю была известна по литературе. Я довольно долго, кажется несколько недель, налаживал методику определения времени прохождения сигналов через кабели разной длины и проводил измерения — для меня это была новая непривычная задача. Достал волномер и на разных частотах пропускал сигнал через короткозамкнутые и разомкнутые кабели. Установил, что масштабные метки точны, по крайней мере, в пределах 1%, то есть с той точностью, с которой измеряли данные. О своих измерениях я стремился рассказать Завойскому, но тот воспринял это равнодушно, не поинтересовался подробностями. Он произвёл на меня неблагоприятное впечатление — не снизошёл до дискуссии с тем, кто находился ниже его по положению и уровню знаний в его области.

Окончательно противоречие было устранено после того, как В.А. Цукерманом, А.А. Бришом и М.С. Тарасовым была срочно воспроизведена методика Завойского (в принципе хорошая). Однако при этом были установлены существенно отличавшиеся датчики, выполняющие роль проводника, движущегося в магнитном поле. У Евгения Константиновича применялись массивные узкие датчики, которые обладали слишком большой инерцией и чересчур легко обтекались продуктами взрыва. В лаборатории Вениамина Ароновича использовали лёгкие широкие датчики. Они были малоинерционные и хорошо увлекались продуктами взрыва. Так была установлена основная причина некорректности измерений в лаборатории Завойского.

В итоге третьим методом тоже была подтверждена истинная величина массовой скорости продуктов взрыва. Противоречие было устранено.

 

Крупников К.К. Друзей прекрасные черты // Экстремальные состояния Льва Альтшулера. Под ред. Б.Л. Альтшулера и В.Е. Фортова. М., 2011, стр. 383-386.

 

Часть I. Детские годы. 1913 — 1931 гг.

Часть II. Учёба в Москве. 1931 — 1941 гг.

Часть III. Война. 1941 — 1945 гг.

Часть IV. Работа в КБ-11 и МИФИ-4.

Просмотров: 3 988

К этой записи 8 комментариев

  • Ал. А. Демидов Ал. А. Демидов:

    Так как я, Демидов Алексей Александрович, немного в теме по измерениям массовой скорости ПВ за фронтом детонационной волны, чуть позже приведу развёрнутый комментарий на «ДРАМУ КРУПНИКОВА»… 🙂

  • Ал. А. Демидов Ал. А. Демидов:

    Всё-таки Архив родителей исключительно интересен!
    Вот «вырывка» из газеты «ИЗВЕСТИЯ» — НЕКРОЛОГ ЗАВОЙСКОГО!

    1. Ал. А. Демидов Ал. А. Демидов:

      Обратная сторона «вырывки»!

      1. Ал. А. Демидов Ал. А. Демидов:

        Заметьте! Ни слова, что Е. К. ЗАВОЙСКИЙ работал в КБ-11, принимал участие в Атомном проекте СССР…

        А кто такой С. А. Альтшулер — последний подписант некролога? Имеет ли он отношение к «нашему» Л. В. Альтшулеру?…

        1. Ал. А. Демидов Ал. А. Демидов:

          Семё́н Алекса́ндрович Альтшу́лер (24 сентября 1911 года, Витебск — 24 января 1983 года, Казань) — советский физик, член-корреспондент АН СССР (1976).

          https://ru.wikipedia.org/wiki/Альтшулер,_Семён_Александрович

          Видно, что В НАУЧНОМ ПЛАНЕ к Л. В. Альтшулеру Семён Александрович не имеет никакого отношения!
          А есть ли родственные отношения!?

  • Ал. А. Демидов Ал. А. Демидов:

    Евгений Константинович Заво́йский (1907 — 1976) — советский физик-экспериментатор. Лауреат Ленинской премии.

    https://ru.wikipedia.org/wiki/Завойский,_Евгений_Константинович

    Дата рождения: 28 сентября (11 октября) 1907;
    Дата смерти: 9 октября 1976 (69 лет).

  • В.Н. Ганькин Валерий:

    О совместной работе Е.К.Завойского и С.А.Альтшулера в Казани и о том, как один попал в КБ-11, а другой не попал

    1. В.Н. Ганькин Валерий:

      Продолжение

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

You may use these HTML tags and attributes: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>